* * *
Я так и сидела на овечьей шкуре, обхватив колени руками и завернувшись в тогу с обгорелым углом, чтобы хоть немного согреться, пока небо над алтарем совсем не посветлело. Тогда я подошла к отцу и сказала:
– Ты просыпаешься, царь? Проснись же! – И Латин проснулся и сел.
К счастью, мы догадались прихватить с собой флягу с питьевой водой, потому что поблизости от святилища хорошей воды нет, и я подала флягу отцу. Он отпил глоток, потом налил немного воды на ладонь и протер лицо.
– Значит, ты слышал голос моего деда? – спросила я.
Он ошалело, словно еще не совсем проснувшись, посмотрел на меня и сказал:
– Да, я слышал его голос; он доносился из лесной чащи.
Я молчала, терпеливо ожидая продолжения.
Отец покосился в сторону темного леса и странным голосом – ровно и монотонно, словно слова молитвы, – отчетливо произнес:
– Не позволяй дочери Лация выходить замуж за человека из Лация. Пусть она возьмет себе в мужья чужеземца, который вскоре сюда прибудет, который прямо сейчас пристает к италийскому берегу. И царство ее сыновей и внуков будет куда более великим и могущественным, чем Лаций.
Отец умолк и снова посмотрел на меня. Я кивнула:
– Мне все ясно. И я, конечно же, подчинюсь воле оракула.
Латин встал, неловкий, громоздкий, пожилой человек, который давно отвык спать под открытым небом на жесткой земле, растер бедра, с трудом расправил плечи и размял затекшие руки.
– Я уже стар, дочка, – сказал он. – Как мне теперь объявить этим молодым воинам, что мы всем им отказываем? А придется. – Он покачал головой и горестно понурился. – Ах, если б живы были мои сыновья! Нет, Лавиния, слишком я стар для всего этого!
Я просто его не узнавала – никогда еще он так не говорил. А я не находила слов, чтобы ему ответить, как-то возразить – я была еще слишком молода. Меня охватила лишь неожиданная и совершенно непостижимая жалость к отцу, но, с другой стороны, мне вовсе не хотелось его жалеть, нашего гордого и мудрого правителя.
Латин, качая головой, побрел в лес, чтобы помочиться, но вернулся, уже несколько приободрившись, да и держался чуточку прямее.
– Не бойся, – сказал он. – Никаких оскорблений от них я не потерплю. Я все еще вполне способен защитить и свою дочь, и свой дом, и свой город. – И мы с ним принялись собирать свои немногочисленные пожитки, а когда покончили с этим, он сказал: – Мне бы только хотелось, чтобы мать твоя не испытывала столь сильного желания выдать тебя за Турна. Впрочем, я могу ее понять – это ведь ее племянник; ей, наверное, кажется, что таким образом она как бы вернет одного из своих сыновей. Ну что ж, милая, пора и в путь. – И Латин, тяжело ступая, двинулся по тропе, а я пошла следом.
