– Вот тебе и посидел в полку, – горестно из-за спины Ковтуна сказал Левашов.
Теперь, когда Ковтун отпустил руку Лопатина, Лопатин снова зажал ею щеку и глаз. Он сам не знал, для чего это делает, но ему хотелось прикрыть раненое место.
– Ранение касательное, царапина. А глаз цел, от удара болит, – сказал Ковтун. – Фельдшера бы, а?
– Я уже послал, – сказал Левашов.
В окоп торопливо влезла та самая Таисья, с которой Лопатин ехал на бричке. Она велела Лопатину присесть поудобней, и он, скрипнув зубами от боли, почувствовал прикосновение марли и услышал шипение перекиси водорода.
– Ничего, ничего, товарищ майор! Сейчас, сейчас! Минутку, минуточку, – говорила девушка, повторяя каждое слово по два раза и ловко и быстро накладывая временную повязку.
После бомбежки над фронтом повисла тягостная тишина.
– Идут! – взвинченным, не своим голосом крикнул Ковтун и скомандовал в трубку: – Давай огонь!
Над головами с железным шуршанием прошли наши снаряды, и впереди, закрыв дымом наступавшие румынские цепи, легла первая полоса разрывов.
Лопатин поднялся в окопе, силясь, насколько это удастся без очков, хоть что-то увидеть там впереди.
– Белкина! – тоже, как и Ковтун, не своим, изменившимся голосом сказал Левашов. – Проводите майора посадками до моего танка. Пусть до медсанбата довезут, и танк сразу же – обратно!
– Я останусь здесь. – Лопатину не хотелось никуда двигаться из этого окопа.
– А идите вы знаете куда… – беззлобно, но строго сказал Левашов. – Не до вас. Не видите, что ли, – атака! Белкина, выполняйте приказание! Посадите раненого и возвращайтесь. – Он отвернулся, приложил к глазам бинокль и забыл о существовании Лопатина.
Пока Лопатин ехал на левашовском «танке» в медсанбат, румынские атаки шли одна за другой. Сначала Левашов, а потом Ковтун дважды поднимали в контратаку несколько десятков человек – свой полковой резерв. Во время второй контратаки Ковтуна ранило навылет в плечо, и он, из последних сил, на своих ногах, доплелся обратно до наблюдательного пункта, потный и бледный.
Левашов встретил его так, словно был лично виноват в случившемся.
– Давайте сюда Таисью! – кричал Левашов, усаживая Ковтуна. – Ах, Ковтун, Ковтун, что ж это ты, а?
Ковтун, у которого во время боя слетела фуражка, рукой откидывал со лба намокшую челку и, хватая губами воздух, часто и надрывно дышал. Что ему было ответить? Бой затихал, атаки были отбиты, дело, на которое его послали, сделано. Ему несколько раз за день казалось, что его убьют, и он вспоминал о своей уехавшей в эвакуацию на Кавказ семье, большой и, судя по письмам, плохо устроенной. Вспомнил и сейчас, с облегчением подумав, что всего-навсего ранен.
