Сидра пошла на цыпочках, затем остановилась. Эрдис приложил палец к губам и двинулся неслышно, как кот, к остывшему камину, где взял тяжелую бронзовую кочергу. Вернувшись к Сидре, он протянул ей кочергу. Ее пальцы стиснули холодную металлическую ручку так, словно были рождены для убийства.
Вопреки тому, что побудило ее пройти вперед и поднять кочергу над головой Пила, что-то слабое и уставшее внутри нее кричало и молило, стонало и хныкало, как больной ребенок. Как всплеск воды, последние капли ее хладнокровия затрепетали, прежде чем исчезнуть совсем.
Затем Эрдис коснулся ее. Его пальцы чуть надавили ей на спину и это прикосновение потрясло ее позвоночник. Не помня себя от ненависти, гнева и жгучей мстительности, она еще выше подняла кочергу и опустила на неподвижную голову мужа.
В комнате грянул беззвучный взрыв. Замигали лампы, замельтешили тени. Сидра безжалостно била и пинала тело, сползающее со стула на пол. Она била и била его, дыхание ее истерически свистело, пока голова мужа не превратилась в разможженную, кровавую, бесформенную массу. Только тогда она выронила кочергу и повернулась на каблуках.
Эрдис встал на колени возле трупа, перевернул его.
— Все в порядке, он мертв. Об этом моменте вы и молили, Сидра. Вы свободны!
Она с ужасом глянула вниз. С покрасневшего ковра на нее тупо уставилось лицо трупа. Оно выглядело нарисованным, с подтянутыми чертами, угольно-черными глазами, угольно-черными волосами, окунувшимися во что-то коричневатое. Она застонала, когда осознание содеянного коснулось ее.
— Сидра Пил, — сказал труп, — в человеке, которого ты убила, ты убила себя — свою лучшую часть.
— О-о-ой! — закричала она и обхватила себя руками, зашатавшись от горя.
— Посмотри на меня, — сказал труп. — С моей смертью ты разрушила узы, чтобы тут же найти другие.
И она знала это. Она поняла. Все еще покачиваясь и стеная в нескончаемой муке, она увидела, как Эрдис поднялся с колен и пошел к ней с протянутыми руками. Глаза его сверкали и превратились в ужасные омуты, протянутые руки были отзвуком ее собственной неутоленной страсти, желания обнять ее. И только обнявшись, она поняла, что теперь не убежать — не уйти от собственного вожделения, что будет вечно с ней.
И вечно будет таким прекрасный новый мир Сидры.
