«Да и не сейчас она раскрылась, эта пропасть, — думал он. — Давно уже. Очень давно. Притворялись оба, будто у нас все в порядке. Когда Махмуд родился, мне даже показалось, что я стал привыкать к ней, полюбил ее. Но даже тогда я только обманывал сам себя. Не зря же во мне так сильно было желание раз и навсегда покончить со всем этим… Но потом родилась Чимназ, и желание стало неосуществимым… Вот ведь как: дети погасили это желание… Как раз тогда-то я понял, что мне уже не вернуться назад, потому что теперь я должен жить ради детей. Только ради них… А та жизнь, когда еще можно было на что-то надеяться, она осталась далеко позади… Я все уговаривал себя, что уже привык к такой жизни, что давным-давно позабыл про мечты, которые светили мне раньше ярким факелом. Но ведь на самом-то деле все было не так, не так! Теперь-то я знаю, что печальные события человек забывает быстрее, чем радостные, и это понятно — ведь в жизни больше страданий, чем радости, и чтобы победить страдания, чтобы пережить горе, человек всегда, пусть и в дальнем уголке памяти, хранит мгновения счастья — чтобы в трудные свои минуты позвать их на помощь… Я все убеждал себя, что и у нас с Фаридой есть эти мгновения счастья, их надо только почувствовать, увидеть и они придут нам с ней на помощь… Но и здесь я ошибся. Не счастье это было, а всего лишь мираж, обманувший и душу мою, и зрение. Всего лишь мираж, вот и все… И вот что же мне теперь делать, что делать в таком возрасте, да еще с двумя детьми? Бросить их? Куда, на кого? Уйдешь, а Фарида вдруг подцепит на аркан еще кого-нибудь, и что тогда будет с моими детьми? То же, что и с Гасанагой?.. Что я теперь могу, в таком возрасте? И что толку жениться еще раз — новые дети не успеют встать на ноги, а у меня уже будут дрожать руки и трястись голова… Я и без того уже оступился, изуродовал себе жизнь… Это она, Фарида, словно древоточец, изгрызла меня всего изнутри… Да и сколько вообще живет нынешний человек — лет шестьдесят, ну, немного побольше… И на кого ж я оставлю в таком случае своих новых детей?.. Они же проклянут мою могилу, скажут: зачем ты создал нас, если знал, что бросишь на полпути?.. Нет, я сам виноват во всем, сам во всем виноват… Почему я стал таким робким, неуверенным в себе, трусливым? Да, да, стал трусливым, как заяц! А тогда… Балаги испугался! Что он, убил бы меня, что ли? Да что, законов, что ли, в мире уже не существует? Да нет, видно, даже и не в Балаге дело — ведь его давно уже здесь нет, арестовали, когда еще только родился Махмуд, и мотает он сейчас срок… Нет, дело все во мне самом, в трусости, что поселилась в моей душе… Что меня, исключили бы из университета? А если б даже и исключили, выгнали б к черту — ну и что? Поступил бы рабочим на завод. Неужели Гюльназ не вышла бы за меня замуж, если б узнала, что я простой рабочий?.. Да вышла бы! А если б и не вышла — жил бы сейчас свободный, спокойный. Чувствовал бы себя мужчиной…»
