Гемер-ханум не оставалось ничего другого, как развести руками и подтвердить;
— Да, это так, это так… Сколько же в мире подлых, недостойных людей…
И вдруг Фарида широко, казалось, от всего сердца улыбнулась ей:. — Господи, да неужели вы только из-за этого беспокоитесь?
— Да, — вздохнула Гемер-ханум. — А что же делать, ведь я тоже мать, думаю о своем сыне. Когда вижу, как он мучается, сердце пополам рвется. Ведь ни с того ни с сего влипли в такую историю… — Но, сообразив, что последние ее слова могут не понравиться Фариде, тут же добавила: — Да и вам тысячу хлопот принесли…
Фарида закрыла машинку, аккуратно сложила отрез и позвала Чимназ:
— Дочка, завари тете Гемер чаю получше…
— Чай? Нет, если я еще чаю выпью — мне совсем плохо станет. У вас минеральной воды…
— Минеральной мы не пьем!
— Тогда, может, есть вода в холодильнике?
— Есть, — расплылась в улыбке Чимназ и принесла стакан ледяной воды. — Наш Махмуд тоже всегда такую холодную пьет…
Гемер-ханум залпом осушила стакан.
— Ох, наконец-то сердце успокоилось. Ну, а теперь разрешите, я пойду. Я тут немного по базару прошлась… Если нетрудно, освободите, пожалуйста, корзину.
Фарида освободила корзину на кухне, и настроение у нее стало еще лучше. Гемер-ханум принесла три курицы, баранью голову и ножки, много фруктов, орехи, зелень.
— Ах, Гемер-ханум, мы вам так обязаны, — широко улыбнулась она, вручая гостье корзину.
— Не говорите так. Велика важность! — невесело сказала Гемер-ханум. Прощаясь, она, видно, хотела еще что-то добавить, но почему-то передумала, промолчала.
Кафар, который все это время послушно парился под одеялом, с удовольствием выбрался из своей спальни.
Фарида улыбнулась ему.
— Ну, слышал, какая услужливая? Вот что делает с людьми страх! Стоило только мне прикрикнуть на следователя, как они все до смерти перепугались. Будут теперь танцевать под мою дудку, сколько надо. Ты слышал, они уже и насчет завтрашнего экзамена договорились.
Чимназ от восторга чмокнула мать в щеку, и Фарида погладила ее по голове.
— Не знаю, что бы вы без меня делали. Если бы надеялись только на него, — кивнула она в сторону Кафара, — то, наверно, расти бы вам в детском доме!
Кафар уже жалел, что вышел из своей комнаты. Он спросил, дрожа от возмущения:
— Что, опять начинаешь?
— Да разве это неправда, Кафар, дорогой? Ты и сам без меня давно бы пропал. Кто сделал тебя человеком, выучил тебя, кто тебе диплом дал? Пять лет отказывала и себе, и всем нам в одежде, в еде, отрывала от себя, от детей, все на тебя тратила — лишь бы ты не стеснялся среди своих сверстников… Или ты уже забыл все это? Забыл, забыл, все вы, деревенские — неблагодарные люди… Я-то думала: получит он высшее образование, создаст, как все настоящие мужчины, семье достаток… Вот он, твой достаток! Смотришь на счастливых жен других мужей: грудь, шея, пальцы — все у них сверкает от драгоценностей, так, что глаза слепит… у них и «Волги», и «Жигули»… А я всю жизнь трясись в этих трамваях да троллейбусах… Уже сколько лет я твоя жена, а до сих пор ни одного украшения от тебя не получила. Хорошо еще, что хоть это, — она показала на свои уши, — мне Джабар подарил…
