Но Майя не имела к этому шкафу никакого отношения. И если бы она положила на полку журнал или тетрадку, мама точно бы это заметила и непременно отругала бы ее, как в детстве, несмотря на то что Майя давно уже стала взрослой.
Все это было немного странно и интересно. Майя придвинула к шкафу низкую табуретку, забралась на нее и извлекла с верхней полки обыкновенную старую тетрадку толщиной в девяносто шесть листов в сером клеенчатом переплете. Кажется, несколько таких тетрадей у нее было во время учебы в институте. «Наверняка какие-нибудь лекции по анатомии или психологии», – подумала она с некоторым разочарованием. И зачем это, интересно, понадобилось маме хранить в старом шкафу ее институтские лекции? Да еще к тому же прятать их на верхней полке со старой одеждой?
Но тетрадка оказалась совсем не институтской. Майя поняла это сразу же, как только присела на табуретку и открыла первую страницу, исписанную ровным и очень мелким, бисерным почерком. Таким знакомым почерком…
Тетрадка оказалась маминой.
Прочитав несколько первых предложений, Майя сразу же поняла, что это дневник. Хотя, судя по тому, что даты записей нигде не были проставлены, это был даже не дневник, а воспоминания… Или, может быть, даже рукопись…
Неприятное чувство осознания того, что она делает сейчас что-то недозволенное и неприличное, заставило ее на миг оторваться от исписанной страницы. Но только на миг. Возможно, если бы первые строки этого странного послания к самой себе оказались бы другими, Майя закрыла бы дневник, справившись с болезненным любопытством.
Но, прочитав эти строчки, она уже не могла остановиться, поняв, что они обращены именно к ней…
Нет, я пишу это не для тебя. И даже не для себя, наверное. Может быть, я пишу это для своей дочери… Для нашей дочери, которая имеет право знать, что была рождена в любви.
Я пишу для нее, но обращаюсь все же к тебе. Я просто привыкла за долгие годы разговаривать с тобой мысленно. Наверное, в этом все дело.
Ты помнишь тот день, когда мы встретились?
С тех пор сто лет прошло уже, кажется. Может быть, и не сто, а долгих двадцать, но для меня они были как двадцать длинных, нескончаемых жизней, двадцать мучительных казней, каждую из которых пришлось пережить, перетерпеть до самой последней ее капли и все-таки снова остаться живой, и снова без тебя.
С утра было пасмурно, и я расстроилась, увидев серое небо и почерневшую воду. Вода и небо слились воедино на линии горизонта, образовали вокруг замкнутое и давящее пространство. Собирался дождь. Дождь я всегда любила, но в тот день он оказался совсем некстати. Это был последний день отпуска, в сумке лежал уже обратный билет на поезд, и мне очень хотелось в этот последний день насладиться еще раз солнцем, теплой водой и солеными брызгами.
