Да, меня больше не существует. Я должен забыть все, кроме своего задания. А в ту секунду, когда меня схватят, навсегда должно исчезнуть из моей памяти и это. Тогда я буду просто куском мяса, который ничего не соображает, ни о чем не думает, ничего не помнит, который не трепещет ни от посулов, ни от угроз и не отвечает на вопросы. Я не должен отвечать. Это самый лучший выход. И это легче всего».
Лицо начальника расплылось, как в тумане, и стало огромным.
— Синьор Грасси, не вы ли печатали эти листовки?
— Нет.
— Как же они в таком случае попали в вашу комнату?
— Не знаю. Я их никогда не видел.
— А не знаком ли вам некто Сальваторе?
Ох, память! Зачем при одном упоминании об этом имени перед ним, как живое, всплывает широкое загорелое лицо Сальваторе, ясно вспоминается его голос и даже характерный акцент неаполитанца.
— Нет.
— Сколько времени вы живете в Неаполе? Вот это другое дело. Этот вопрос он предвидел.
— Шесть месяцев.
— Зачем вы сюда приехали?
— Хотелось повидать своих. Они должны были вернуться из Калабрии. Я их искал, но так и не нашел. А тут еще узнал, что разбомбили завод в Турине, на котором я раньше работал. Ну вот я и решил обосноваться здесь, поискать работы.
— Почему же вы не обратились к нам?
— Мне просто в голову не пришло.
Дежурная улыбка сползла с лица полицейского, и оно стало худым, тонким и жестоким.
— Хватит ломать комедию! — проговорил он уже совсем другим тоном. — У нас есть очень хорошие средства, чтобы развязать язык тем, кто прикидывается дурачком. Тебе придется говорить, это в твоих же интересах. Будешь упорствовать — пеняй на себя…
Мрак становился все чернее. Но сквозь расплывшееся лицо полицейского пробивалось что-то новое. Это «что-то» не имело никакого отношения ни к физиономии шефа, ни к конторке в камере полицейского управления, ни к кулачищам дюжего полицейского. Просто какой-то шепот, чьи-то еле слышные шаги.
Марио вздрогнул, словно его толкнули, и широко открыл глаза. Он ничего не мог разглядеть в окружавшей его кромешной тьме, но чувствовал, что рядом кто-то есть. Постепенно глаза его привыкли к темноте, и он начал различать слабый отсвет, пробивавшийся из-за поворота коридора. На этом сером фоне, шагах в пяти от того места, где он присел и, должно быть, задремал, смутно маячил какой-то предмет. Скоро Марио различил два глаза, которые не мигая уставились на него. От этого неподвижного взгляда ему стало не по себе. «Кошка», — подумал он, собираясь снова задремать, но внезапно вздрогнул. Это были не кошачьи глаза. Это были глаза человека.
