— Это не подойдет? — спросил он. Чиро состроил гримасу:
— А другого ничего нет?
— Нет. Если хочешь, могу сыграть на честное слово. А когда кончится война — рассчитаемся.
— Лучше на слово, — после некоторого колебания сказал мальчик. — По скольку играем?
— А ты непременно хочешь на деньги? — спросил Марио.
— Конечно, — невозмутимо ответил Чиро, принимаясь тасовать карты.
В эту минуту на веснушчатой рожице мальчугана, слабо освещенной огарком свечи, была написана такая важность и он стал так похож на одного из тех старичков, которые чинно просиживают вечера в маленьких остериях, что Марио невольно улыбнулся. Он устроился поудобнее и, вооружившись терпением, приготовился играть.
Однако после первых же двух партий, когда Марио проиграл двадцать лир, которые должен был отдать после войны, Чиро не выдержал и бросил карты. Рассудив, вероятно, что с тем, кто так плохо играет в скопо не стоит слишком церемониться, мальчик сразу перешел с Марио на «ты» и сердито воскликнул:
— Нет, так не пойдет! Ты же совсем не умеешь играть. Разве так играют в скопо? Я пошел тройкой, потом четверкой. Надо было бить семеркой. У тебя на руках девятка и семерка, а ты ходишь девяткой!
— Задумался, не доглядел, — попробовал оправдаться Марио, который и впрямь чувствовал себя немного сконфуженным.
Но Чиро продолжал негодовать.
— Я не могу с тобой играть, — заявил он. — Это все равно что обкрадывать тебя.
Наверху монахи, как видно, начали молиться: издалека доносилось монотонное пение какого-то псалма.
— Пошли в свою подземную церковь, — пояснил Чиро. — Наверху, должно быть, тревога. Как только тревога — они сейчас же спускаются и начинают молиться и молятся, пока не перестанут стрелять.
Марио рассеянно кивнул головой и прислушался. Снизу долетел тихий свист.
— Это Перчинка, — сказал Чиро, вскакивая на ноги. — Идем вниз. Наверное, ушли.
Когда Перчинка и Винченцо вернулись, полицейского агента на площади уже не было. Тревога еще не кончилась. Приятели быстро юркнули в свои развалины. У обоих были полны руки: Перчинка нес несколько батонов сухой копченой колбасы, Винченцо — галеты. В разрушенной колбасной на улице Фория не нашлось больше ничего. Но все-таки обед был обеспечен.
С трудом выбравшись из узкого прохода, Марио встал наконец в полный рост и подошел к маленькому хозяину монастырских развалин.
— Ну как, ушли? — спросил он.
— Никого не нашли! — с притворным огорчением вздохнул мальчик. — Мне даже фотографию твою показывали, — смеясь, добавил он. — Ты там в галстуке!
