— Я еще с полдороги догадался, что вам все известно, — сказал он, здороваясь с офицерами и матросами, окружившими машину. — Можете не докладывать — все ясно: настроение приподнятое, а поэтому самовольно открыли огонь. Ишь, вторая Москва обнаружилась. Тоже салютует.
В голосе Ясенева не было недовольства. Так иногда ворчит на расточительность сыновей отец, получивший дорогой, но очень понравившийся подарок.
Ясенев походил по катерам, заглянул в штаб, а потом спросил, словно между прочим:
— А отбоя у вас сегодня так и не будет?
Норкин не успел подать команды: матросы, словно листья, увлекаемые ветром, очистили берег, скрылись в кубриках. Наступила тишина. Слышно было, как вздыхал кто-то из вахтенных. Он словно хотел разжалобить пулеметы, около которых нес вахту.
— Ночка-то хороша, — сказал Ясенев, глядя на звездное небо и прислушиваясь к шелесту листьев. — Посидим?
Они вышли на берег Днепра и уселись над безмолвной водой. Луна освещала их лица. Ни журчание, ни плеск не нарушали тишины. Даже соловьи притихли. Словно все вокруг погрузилось в глубокий, радостный сон. Только на западе изредка светлело небо: это прожекторы обходили свои участки.
— Хорошо, — опять сказал Ясенев, снял фуражку и распахнул китель. — Ты, Миша, любишь природу?
Норкин растерялся. Он думал, что разговор пойдет о боевой подготовке, дисциплине, одним словом, о чем угодно, только не о природе.
Любит ли он природу?.. Как-то не задумывался над этим. Мальчишкой любил лазать по горам, спускать с почти отвесных круч камни, а потом следить за их нарастающим бегом; хорошо было и бродить по лесам, выслеживать бурундуков, наблюдать за суетливыми белками, подкрадываться к брошенной берлоге или, связав два бревна, спускаться на них по быстрой, порожистой реке. Все это нравилось. Но о том, что все это — природа, не думал. За годы пребывания в училище не замечал ее. Нравились и море, то маняще-ласковое, то гневное, грозное и непокорное, и далекие берега, спускающиеся к морю неприступными серыми скалами. Даже вздыхал белыми ночами, но это, пожалуй, по другой причине. А в годы войны…
— Я на природу с военной точки зрения смотрю, — ответил он развязно, стараясь скрыть свое смущение. — Водная преграда, возвышенность…
— Возвышенность! — вскипел Ясенев. — Все эти возвышенности по-русски называются горами, холмами, курганами!.. Ха, возвышенность!.. Неужели у тебя так душа зачерствела, что ты всей красоты не замечаешь? Война не вечно будет, да и воевать-то хорошо нельзя, если нет у тебя души, настоящей, большой души!.. Скажи, ты любишь кого-нибудь?
