После этого на фронте наступило кажущееся затишье. Нехотя перебрасывались снарядами пушки, сухо пощёлкивали снайперские винтовки, а в сводках Совинформбюро изо дня в день стала появляться одна и та же фраза: «За истекшие сутки на фронтах существенных изменений не произошло».
Однако с каждым днем всё активнее прощупывали разведчики оборону фашистов, всё настойчивее становились поиски; по «зеленой улице» неслись к фронту эшелоны с танками и пушками; под покровом длинных зимних ночей перегруппировывались войска — тайно создавались мощные тараны.
Хотя Днепр и был ещё скован льдом, хотя и стояли недвижимы на клетках боевые катера, а в штабе Голованова почти не умолкали телефонные звонки, шифровки пачками ложились на столы.
— Когда катера смогут доставить бензин и взять на себя охрану переправ? — запрашивали из-под далекого Мозыря.
— Материальные ресурсы изыскивайте сами, — усталым голосом в который уже раз брюзжал недовольный снабженец.
«Разработайте план боевых операций на период весеннего половодья», — требовала шифровка.
И все нужно обдумать, подготовить, всем ответить, а тут ещё Чигарев…
Голованов вздохнул, пригладил рукой волосы и сказал, возвращаясь к столу:
— Приехал Норкин.
— Когда? — спросил Ясенев и весь подался вперед.
— Часа два назад его видели на вокзале.
— Прямо в часть ушел?
Контр-адмирал покачал головой. Нет, на Норкина это не похоже. Основные правила службы он знает, любит, уважает их и не нарушит без особой причины. Но сомнение вкралось в душу. Разумеется, нет ничего страшного и в том, если он прошел прямо в часть. Вот только обидно: о нем здесь думают, заботятся, может быть даже и любят той скупой фронтовой любовью, которая не позволяет давать волю чувствам, а он не ценит этого. Разве не они с Ясеневым упросили наркома отозвать его с Волги и отправить на курорт, а теперь вновь вытребовали себе?
— Что ж, у него там дружки, — не то с грустью, не то с завистью сказал Ясенев.
— А мы с тобой для него кто? — резко повернулся Голованов, насупился и тем самым окончательно выдал себя.
В это время в кабинет и вошел Норкин.
— Разрешите войти, товарищ контр-адмирал? — спросил он.
Голованов вскинул на него глаза и ответил, усмехнувшись:
— Входи, пропавшая грамота.
Сказал адмирал три слова, но сказал просто, душевно, и Норкину почудилось, что он попал домой и перед ним не строгий начальник, а родной отец, соскучившийся о сыне. И готовая фраза: «Прибыл в ваше распоряжение» — выученная за годы службы фраза, которую он слышал и сам произносил сотни раз, — вылетела из головы.
