На берег Норкин ступил совершенно спокойным. От недавней истеричности не осталось и следа. Это больше всего удивило Козлова.
— Что у вас тут стряслось? — спросил Норкин, глядя на хмурые лица матросов и на растерянных Гридина и Селиванова.
— Я докладывал, Михаил Фёдорович, — начал было Гридин.
— Только и всего? — еще больше удивился Норкин. — Давай сюда этих гонцов.
Из толпы матросов вышел старшина с автоматом на груди, козырнул и начал:
— По вашему приказанию…
— Это, старшина, ты врешь, — бесцеремонно перебил его Норкин. — Не по моему приказанию ты сюда прибыл… На чем прибыл?
— На полуглиссере.
— Вот и прекрасно! Иди на него, и попутного тебе ветра!
— Товарищ комдив, да капитан первого ранга с меня шкуру спустит! — взмолился старшина.
— А ты ему немножечко соври, — посоветовал Норкин. — Скажи, что тебя обругали, ну… в шею выгнали!.. Понял? Я на тебя за это вранье в обиде не буду.
Такой вариант пришелся старшине по душе: он оживился, махнул рукой второму автоматчику, и они оба, о чем-то разговаривая, быстро пошли к полуглиссеру.
А виновник всей этой шумихи, которому ничего не сказали, в это время сидел в кубрике и, безжалостно попирая все законы грамматики, писал домой письмо. Он хмурился, сосредоточенно вглядывался в переборки, словно отыскивал на них имена многочисленных родных, которым следовало передать поклон. Не передашь — не только они, но и мать с отцом обидятся: дескать, не уважил сынок родню. А разве всех упомнишь, если полсела родни?
Наконец длинный перечень был закончен, Пестиков облегченно вздохнул, вытер ладонью лоб, и снова, как пьяный, побрел карандаш по бумаге, оставляя за собой кривые строчки букв:
«…и еще прошу вас, дорогие родители, взять, к себе того парнишку, что зовется Петрусь. Белоголовый такой и нога у него немного попорчена фашистами. Так заберите к себе сынка моего закадычного друга, что погиб на фронте борьг бы с врагом. Пусть заместо меня живет кап брат мой кровный».
Пестиков подумал и добавил:
«Не исполните просьбы моей фронтовой — и дамой ке ждите. Не сын я вам».
Написал и сразу старательно замазал: не сделают отец с матерью такого подлого дела, чтобы сиротину не пригреть.
В конце письма он просил не беспокоиться лично о нем, еще раз напоминал о Петрусе, которого нужно взять к себе немедля, послал свой сыновний поклон и поставил точку.
Поздним вечером Семенов вызвал Норкина к телефону.
— Норкин? Ты почему мои приказы не выполняешь? — кричал Семенов в телефонную трубку с таким усердием, что мембрана дребезжала. — Знаешь, что мы в гражданскую с такими делали? Знаешь?
