Шельба, обойдя вокруг Доминака, подошел с другой стороны и ударил себя кулаками в грудь.
— Есть, есть. Я люблю жизнь и не люблю ссор. Мне хотелось бы мира. Прошу вас — и эта просьба не только моя — учесть все, взвесить, прежде чем сделать практический шаг. То, что сказано было в стенах института, останется между нами. Но если попадет в газеты…
Доминак задумался. Отвечая, он тщательно подбирал слова:
— Я не могу принимать даже косвенного участия в деле, ко торое противно моим христианским взглядам. Мне неизвестно, что теперь думает профессор Галактионов. Может быть, после вчерашнего серьезного разговора он изменит свое отношение к делу, которое нам поручено, и… ко мне, конечно. Хорошо, что газеты прекратили этот шум.
— Я поговорю с Галактионовым, — обрадовался Шельба. — Вы ясню. — И, раскланявшись, шаром выкатился из кабинета.
Он пошел в лабораторию Галактионова и застал его там склонившимся над столом. Галактионов выглядел сегодня не столь утомленным,
— Сальве,[1] коллега! — протянул руку Шельба. — Вы, видимо, вчера хорошо отдохнули?
— Спал хорошо, — ответил Галактионов, опять склоняясь над чертежом.
— Что это такое? — Шельба стал рассматривать чертеж. — Ничего не пойму. Похоже на футляр к фотоаппарату фирмы «Соллюкс». Не думаете ли вы заняться фотографией?
— Нет, не думаю. Но вы почти угадали. У фотоаппарата фир мы «Соллюкс» так же сильно выдвинут телеобъектив. Футляр его очень подходит и к моему портативному лучевому аппарату. Есть только небольшая разница. в размерах, и надо сделать другую крышку.
Шельба понял: не может быть и речи о том, что Галактионов откажется от своих опытов. Да и кому не понятно, что это величайшее достижение науки! «И достижение именно на благо человечества, на благо жизни, о прелестях которой я так долго говорил Доминаку, — подумал Шельба. — Неужели забросить его, отказаться от него ради Доминака — хоть он и директор и видный ученый». Он внезапно проникся уважение к Галактионову.
«Ведь вот же человек — настоящим делом занят, работает, несмотря ни на что. Однако я пришел по делу…»
— Я только что был у Доминака, — сказал Шельба. — Угова ривал его помириться. И пришел к вам. Я не знаю, почему Доминак не хочет понять этого… — он ткнул пальцем в чертеж.
Затем он принялся высмеивать Доминака. Изучать организм древних стариков — дело пустое и нестоящее. Какой смысл бороться науке за то, чтобы человек жил сто пятьдесят — двести лет?
— Вы помните, коллега, о струльдбругах? — спросил он у Галактионова, который, отбросив карандаш, с интересом слушал.
