Чем гадостнее напиток, тем популярнее он в здешних краях. По сравнению с этой пакостью даже питье Ступы выглядело шартрезом.
Мужик как раз отложил удочку, взялся за банку и отхлебнул из нее, когда Пантелеймон окликнул его из-за плетня.
Рыбак скосил глаза, но не удостоил Пантелеймона ответом, пока основательно не насосался из банки. Напившись, удивленно крякнул, дивясь не протодьякону, а собственным желудочным ощущениям, которые, очевидно, всякий раз бывали разными и ранее не испытанными. Потом он медленно повернул голову и уставился на пришельца.
– Бог в помощь, – сказал Челобитных.
– Твоими молитвами, – хрипло ответил мужик. Эти слова он произнес с нескрываемой осторожностью, за которой скрывалась опаска.
– Войти позволишь?
– Отчего же не позволить, зайди.
Пантелеймон вошел и, немного поколебавшись, присел на лавку. Мужик подвинулся.
– Хлебнуть хочешь? – Он кивнул на банку.
Протодьякон думал недолго.
– Давай.
У него был при себе запас антидотов, способных справиться с любой дрянью. Рыбак жив – и он выживет, а для налаживания контакта выпить не помешает. Тем более что владелец напитка пошел на этот контакт сам, угощает.
Он принял банку и, ловя любопытствующие взгляды ее владельца, решительно сделал несколько глотков. Вернее, сделал один – его так обожгло, что остальные влились в глотку сами собой. Мир вокруг закружился, в животе разорвалась бомба.
– Знатный напиток, – изрек Челобитных сдавленным голосом.
– На, заешь. – Мужик полез в карман штанов, вынул ободранную луковицу и протянул Пантелеймону. Тот, преодолев на миг нахлынувшую брезгливость, поблагодарил хлебосольного хозяина кивком и впился в луковицу зубами.
Рыбак заново раскурил самокрутку, забрал у Пантелеймона банку и встал.
– Ну, пошли в хату, что ли. Потолкуем, раз пожаловал.
Очевидно, незнакомец выдержал испытание, прошел проверку и теперь, по мнению рыбака, заслуживал некоторого доверия.
– Благодарствую, – отозвался протодьякон, тоже вставая и следуя за мужиком. – Как тебя звать-то? Меня Пантелеймоном. – Он протянул руку.
Мужик небрежно пожал ее:
– Люди Дрыном зовут.
– Ясно. А родители как звали?
– Не помню я их. По паспорту вроде Пашка, да я толком и не знаю, где этот паспорт… На что он мне? Здесь документы ни к чему.
– Ну, как скажешь. Пусть будет Дрын.
…В избе было грязновато, но она, конечно, не шла ни в какое сравнение с местом, где протодьякону пришлось ночевать.
Дрын поставил банку на стол, после чего проворно спустился в подпол и вернулся с другой, наполненной солеными огурцами. Поставил рядом, поискал глазами – не забыл ли чего. Прошелся по комнате, что-то рассеянно гудя под нос, машинально сорвал календарный листок, смял и метнул в печной зев.
