— Вот это да! — обалдела я. Кажется, Мишина мечта о миллиарде долларов надолго отодвинулась от реальности.
— Я рад, что у тебя бойцовский настрой, — подмигнул Вася.
— Не то слово… Как в старые добрые, — подхватил Коляковцев. И скоро они уже что-то обсуждали в Мишином кабинете, позвякивая кампари и дымя разноцветными «Собрание». А я? Я вновь утопала в воспоминаниях. Боря!
Где он теперь? Что с ним? Какая я дура! Ведь я еще и названивала ему! А он даже не знал, что сказать, как меня повежливее послать! Никогда не забуду это невыносимое молчание в трубку! Черт! Все-таки так тоже нельзя. Надо что-то делать. Все переменить! Абсолютно все! За этим решением последовала череда отчаянно глупых поступков. — Катюшечка! — вдруг кто-то ласково мурлыкнул рядом. Так называл меня только Мишин сын. Миша часто подсмеивался над Лешенькой, который в свои четыре года казался гораздо более влюбленным в меня, чем его чересчур мудрый отец.
— Что, маленький? — я села на постели и крепко обняла его.
— Тебе лучше? — Лешенька прижался ко мне, обвив мою шею тоненькими ручонками.
— Да, мой сладкий, — растроганно шептала я. — Все хорошо. Все еще будет очень хорошо, — так мне сказал Боря при прощании, и боялась не верить в это.
— Ты теперь останешься с нами, правда? — робко и в то же время требовательно, как любой любящий человек, вопрошал Леша.
— Солнышко мой, но я ведь не могу, — удивленно взглянула на него я. — Почему? — я сама хотела бы знать, почему не могу быть рядом с тем, кого люблю. Но вдруг что-то перевернулось во мне. Я решилась. Раз уж Бог послал мне такое испытание, раз уж он показал мне обратную сторону любви, то почему бы мне не уберечь от подобных разочарований тех, кто любит меня. Как я могу отказать маленькому мальчику в праве любить меня? Как я могу объяснить этому неизбалованному родительской лаской ребенку, что любовь может тяготить, причинять неудобство и даже боль? Ведь когда тебя любят, ты невольно чувствуешь себя обязанным, а любая обязанность терзает эгоистичное, свободолюбивое сердце человека. Порой и я содрогалась, глядя в круглые обожающие меня глаза Лешки. Мне станови лось не по себе от его детской нежности. Вот уж действительно, мы в ответе за тех, кого приручили. Сколько раз я зарекалась приходить к нему, зная наперед, как он будет скучать потом, как будет разрываться от тоски его маленькое сердечко, не желая отпускать меня в неведомый ему взрослый мир. И все же я приходила снова и снова, леденея при одной мысли, что могу лишить ребенка материнской нежности, женской привязанности.
