Я следовал за Викой и упивался дарованным мне мгновением, наслаждался её сверкающей остротой нежностью. Но иногда одно мгновение — это так много, что жизнь в сравнении с ним ничто… И вот кто-то целует её розовые ногти, а она улыбается в ответ.
— Вика, у тебя кто-то есть? Я, кажется, имею право знать? Вероятно, для тебя моногамия бессмысленна, но я не хочу, чтобы кто-то делил со мной моё место.
— Глупости! Что это тебя понесло? — она увлекала меня в небытие, спускалась губами по шее, искала невидящими пальцами пуговицы.
— Я видел тебя сегодня. Зачем отпираться? — я отстранялся от её ласк, пытался поймать потемневшие от огня глаза.
— Видел? — она будто протрезвела от страсти.
— Тебе придётся выбрать, — еле выдавил из себя. — Я иначе не могу.
— Я знаю, — она опустила голову, отошла к окну. Мне захотелось отмотать плёнку, ничего не говорить, забыть всё к чёртовой матери!
— Ты можешь меня простить? — Вика задала вопрос совсем спокойно, уверенно, с силой ударяя на «можешь». Обернулась, прямо посмотрела мне в глаза. Я не выдержал её взгляд. Потом испугался, подошёл к ней, обнял.
— Конечно! Я ведь так люблю тебя. Только ничего, ничего мне не рассказывай, хорошо?
— Я тоже очень люблю тебя, Андрейка, — она заплакала, горько, безутешно, и я всю ночь мучился бессонницей — чувствовал себя последним мерзавцем.
Через три недели Вика ушла от меня.
— Извини, — бормотала она, отводя свои безутешно голубые глаза и прирастая смуглыми пальчиками к дымящейся чашке чая. Ей стыдно? Что же она натворила, раз вынуждена прятать от меня свой изумительный взгляд? А мне всегда так нравилось, как в точечках её блестящих зрачков переливаются огоньки! — Прости, Андрей. Мы больше не вместе, — она понизила голос. Как же это не вместе? Ведь вот она, а вот — я. Нас разделял только убогий обшарпанный столик. Разве это преграда?
— И что? — с искренним любопытством встрял я.
— Андрюшенька, ты очень хороший человек. Мне очень жаль, что так получилось… Я, наверное, виновата, — полувопросительно округлила она свой монолог, и я с удовлетворением увидел, как в её глазах встрепенулось отражение бьющегося в конвульсиях огрызка свечи.
— Вот так, значит… Всё?
Она опустила голову, спрятала лицо в тени. Хотела избежать возможной истерики покинутого любовника.
— Да ради Бога! — я погладил её по руке. — Безмерно рад! Дай-ка в щёчку поцелую! Это ведь не очень интимно? А я всё думал, когда же ты меня, наконец, бросишь? Видишь ли, сам боялся… Не люблю плачущих женщин…
