После поцелуя лицо Джо разгладилось. Он опустился на край кровати, а я присела ему на колени, и мы оба на мгновение замерли.
Потом Джо закурил. Я протянула ему одну из бесчисленных вазочек, заполонивших спальню. Он выпустил изо рта серое облачко дыма и закрыл глаза.
Я слегка толкнула его. Джо прилег на одну из подушечек. Окруженный оранжевыми, голубыми и желтыми думочками, он выглядел нелепо. Глаза оставались закрытыми, губы побелели. Похоже, ему наконец удалось расслабиться.
А мне этого не удалось. Потому что, толкнув его, я вдруг все поняла. Здесь все должно начаться.
Я прилегла рядом с Джо и внимательно посмотрела на него. Он почувствовал, что кровать слегка прогнулась под моей тяжестью, и его лицо исказилось. Тогда я приняла это за признак боли (но позже узнала лучше). Я положила свою голову ему на грудь, просунула руку под рубашку, стала гладить волоски на его груди, а при поцелуях слегка дергать их.
Каким он был милым!
Вдруг я почувствовала на себе взгляд Джо и спокойно позволила ему это, надеясь без особой надежды, что он смотрит на меня такими же глазами, какими и я на него, надеясь, что он забудет о моем несовершенстве, станет помнить только о моей любви к нему, о моей огромной любви!
— Теперь мы должны начать думать, — мрачно произнес Джо, отвел от меня взгляд и уставился в потолок. — Сейчас, когда уже слишком поздно. Я думал, что уже избавился от этого.
— Ты любишь меня?
— Что же делать? Тебе семнадцать. Господи, они дали мне пять лет за нечто подобное, а я опять вляпываюсь в это. Боже, боже, я безумнее Марии.
— Она была такой же симпатичной, как я?
— «Как я». Господи! «Как я». О, давай соблюдать правила грамматики.
Он закрыл глаза ладонями, словно стараясь защититься от света.
— Такая же симпатичная? — любопытствовала я. — Сколько ей было?
— Пятнадцать, — ответ прозвучал глухо.
— Она тоже любила тебя?
— Любила меня? — Джо убрал ладони с глаз. — Закон не верит в любовь пятнадцатилетней девушки к тридцатидвухлетнему мужчине. Ты понимаешь, что мы делаем?
— Да, — ответила я. — Я делаю. Хочешь, напишу расписку.
— Они присудят мне пожизненное заключение, — сказал он, затем почувствовал, как я напряглась, повернулся, обнял меня и мягко произнес:
— Я люблю тебя больше жизни, Джоан. Ты должна знать это. Больше, чем кто-либо другой.
Значит, с этим было все в порядке, со всем было все в порядке. Мы прошли на кухню (где царил ужасный беспорядок, словно здесь играл непослушный ребенок), сварили кофе и взяли свои чашки в гостиную. Поскольку свет не горел, сейчас комната выглядела не так безобразно. Кошмарные цвета потускнели, линии модерна смягчились, частично растворились в тенях. Мы сидели, пили кофе и рассеянно разговаривали.
