Пора. Я выключила свет и направилась по коридору к лестнице.
Наш десятикомнатный дом из красного кирпича — один из самых больших (на самом деле) в Ширфул Вистас. Я занимаю комнату, которая, видимо, предназначалась для притона. Она мне нравится. Там я чувствую себя в уединении и могу играть свою музыку сколько хочу с всего лишь шестидесятипроцентной вероятностью, что придет Эллиот и начнет требовать тишины.
Я собиралась проскользнуть через дверь кухни и обойти вокруг лужайки площадью около двухсот квадратных футов, за которой Эллиот ухаживал по воскресеньям с потрясающей нежностью (причем всегда старался находиться на виду у соседей, подстригая кусты, словно обыкновенный славный малый), но ничего не вышло. Эллиот окликнул меня из гостиной. Мне пришлось сделать резкий поворот налево на нижней ступеньке лестницы и войти в комнату.
— Кто там сигналит? — спросил он, выглянув из-за газеты.
— Рэй, — ответила я и, развлекаясь, подождала его реакции, хотя наверняка знала, какой она будет, и согласилась бы поспорить по этому поводу на всю выдаваемую мне в неделю сумму. Естественно, Эллиот поднял свое белое, аккуратное лицо и уважительно пошевелил челюстями.
— О, — произнес он. — Мне не хотелось бы, чтобы он так шумел.
— Я скажу ему.
— Не беспокойся, — поспешно проговорил Эллиот. — Желаю тебе хорошо провести время.
Я почувствовала отчуждение к своему отчиму когда выяснила, что он трус и лицемер. Эллиот злился на мальчишку, сигналящего перед его домом, но отец Рэя был крупным вкладчиком в гигантский торговый центр Ширфул Вистас. Его доля составляла несколько сотен тысяч, и все, что делал Рэй, было хорошо для Эллиота Палма. Фактически, если бы Рэй изнасиловал меня, и я пришла бы домой и сказала отчиму, что потеряла девственность, он мог и не обратить на меня никакого внимания… поскольку это Рэй. Эллиот не преминул бы воспользоваться такой ситуацией с выгодой для себя.
Если сейчас у вас сложилось впечатление, что я недолюбливаю отчима, то вы правы.
Моя мама погрязла в телевизионных шоу. Это все, чем она занимается каждую свободную минуту. По утрам она смотрит мыльные оперы — бесконечные, унылые, горестные драмы, поддерживаемые недельными оргиями отравляющей нищеты.
Я не смотрю на нее и тоже не очень люблю с тех пор, как поняла, что она почти всегда не такая, какая есть на самом деле.
Как-то раз воскресным утром я рылась на нашем чердаке и нашла альбом с фотографиями, сделанных, когда мама была замужем за моим отцом. Я не узнавала ее до тех пор, пока она вдруг не положила мне на плечо руку.
