Джильо жадно схватил красивые, блестящие, непомерно большие очки, которые протянул ему Челионати, и, надев их, взглянул на дворец. И ― о диво! ― стены его стали вдруг прозрачными, как хрусталь; но Джильо ничего не разглядел за ними, кроме смутно, беспорядочно мелькающих пестрых фигур, и только иногда по телу его словно пробегал электрический ток, возвещая о прекрасной мечте, которая, казалось, тщетно силилась вырваться из этого безумного хаоса.
― Всех злых чертей ада вам в глотку! ― гаркнул вдруг чей-то громовый голос рядом с Джильо, поглощенным созерцанием дворца, и кто-то схватил его за плечо. ― Всех злых чертей ада вам в глотку! Вы губите меня! Через десять минут поднимется занавес, ваш выход в начале первой сцены, а вы стоите тут, полоумный дурак, и глазеете на старые стены пустого дворца.
Это был импресарио театра, в котором играл Джильо; весь в поту, в смертельном страхе обегал он из конца и конец весь Рим в поисках своего исчезнувшего primo amoroso [5] и наконец нашел его там, где меньше всего ожидал.
― Одну минуту! ― сказал Челионати и, крепко схватив Джильо за другое плечо так, что тот стоял теперь столб столбом, лишенный возможности даже шевельнуться. ― Одну минуту! ― и вполголоса добавил: ― Синьор Джильо, может быть, завтра на Корсо вы увидите свою мечту. Но вы будете последним дураком, если вырядитесь в красивую маску, ибо это лишит вас возможности лицезреть прекрасную. Чем нелепее, чем уродливее, тем лучше! Чтобы нос был как можно крупнее и достойно, с душевным спокойствием носил мои очки! О них вам надо помнить в первую очередь!
Челионати отпустил Джильо, и вмиг импресарио умчался вместе со своим amoroso.
На другой же день Джильо, как советовал Челионати, не преминул раздобыть себе маскарадный костюм, который показался ему достаточно нелепым и безобразным: несуразную шляпу с двумя длинными петушиными перьями, к ней образину с красным крючковатым носом, превосходившим своей длиной и остротой самые чудовищные носы; камзол с крупными пуговицами, почти как у Бригеллы, и широкий деревянный меч. Но вся решимость надеть это сразу пропала у Джильо, когда дело дошло до широченных, спускавшихся до пят штанов, которым предстояло укрыть самый изящный пьедестал, на какой когда-либо был водружен primo amoroso.
― Нет! ― воскликнул Джильо. ― Не может быть, чтобы светлейшая не ценила красоты сложения, чтоб ее не отпугнуло такое вопиющее безобразие. Возьму-ка я пример с актера, который играл в пьесе Гоцци синее чудовище. Одетый в уродливый костюм, он сумел из-под пятнистой тигриной лапы показать изящную руку, которой наделила его природа, и тем завоевал сердце дам еще до своего превращения. Что у него рука, то у меня нога! ― И Джильо натянул на себя нарядные небесно-голубые панталоны с темно-красными бантами, а к ним розовые чулки и белые башмаки с воздушными, тоже темно-красными бантами, что выглядело очень нарядно, но совершенно не вязалось с остальным его одеянием.
