— Вот, например, я, — проговорила Наташа. — У меня нет ни матери, ни отца. Мой отец погиб от пули бандита, понимаете? Он мальчиком ленинградскую блокаду — и ту выжил. А тут… Он уже полковником милиции был, и вдруг ему сообщают, что бандит забрался в дом, решил ограбить жильцов, а когда его застукали, то есть… ну, обнаружили, стал стрелять! Из охотничьего ружья! Отец не хотел кровопролития. Он сел в машину такую, знаете, с синей моргалкой, приехал к дому, где бандит, по микрофону сказал бандиту, чтобы сложил оружие. И что за это ему смягчат наказание. И что если он согласен, пусть в окно вывесит полотенце.
Светлый круг уже совсем размыли сумерки, и чем темнее было вокруг, тем голос девочки звучал увереннее и громче.
— Ну вот! — сказала она. — Тут все и кончилось, понимаете? Бандит вывесил полотенце; отец пошел в дом первым, распахнул дверь, и прямо в грудь ему — выстрел. Мама у меня была сердечница. Она узнала об этом и умерла. Сразу же! Не сказав ни слова! А я была в детском саду. Оттуда меня передали в детдом. Ясно?
Женя сидел, сжавшись. Что это за девчонка? Ведь он так и не разглядел ее в сумерках. Видел, конечно, видел, но сейчас, в этом круге, не обращал на нее внимания, и вот какой, оказывается, есть среди них человек.
Ветер шелестел, перебирал кипарисовые ветви, но ребята сидели тихо, не шевелились, настала какая-то растерянность, Павел Ильич и его подручная красотка молчали тоже. Одна только Наташа Ростова не желала никаких пауз.
— Какие вопросы есть ко мне? — сказала она звонко, будто чему-то радовалась, чудачка. Только чему тут радоваться?
Вопросов ей не задавали, и вожатые молчали, ничего не говорили.
— Хорошо! — бойко сказала Наташа. — Раз вопросов нет, я прочту вам стихи. Я их сочинила сама. И посвятила тому бандиту, который убил моего отца, да, не удивляйтесь, именно ему. Называется — «Паразит». Слушайте!
Она на секунду умолкла, наверное, выбирая тон, каким будет читать стихотворение; вслед за своей биографией, конечно, этот тон должен был отличаться чем-то, но никакой перемены не произошло. Стихи она читала точно тем же голосом — возвышенным, приподнятым.
Две руки у тебя. А зачем?
Для чего тебе руки, скажи?
— Как зачем? Я ведь все-таки ем.
Надо вилки держать И ножи!
Две ноги у тебя. Две ноги.
А зачем? Ты ответить готов?
— Как зачем? Чтобы делать долги,
А потом убегать от долгов!
А глаза? Голубые глаза?
Для чего? Что ты видишь, ответь?
— Для чего? Чтоб тянулась слеза,
