Словно подломились у нее колени, девушка обхватила невидимую выпуклость защиты Валентина, прильнула к ней впалой щекой… Что-то кукольное почудилось разведчику в этом движении. Что-то мертвенно-механическое.
Нет уж! Пусть посчитают его бездушным, но кокона Валентин не снимет. Это даже не биосвязь, а нечто наследственное, завещанное теми самыми предками, что на коне, с копьем да саблей выходили отражать набеги коварных степняков. Уве прошлого не любил, закрывал глаза и затыкал уши на сеансах восстановленной истории. И потому оказался беззащитен. А его, Валентина, голос пращуров предупреждал: не рви с прошлым! Смотри в оба, пригодится!
Он, Лобанов, видел разные эпохи. Он отлично знает, как, скажем, в конце двадцатого столетия в звуконепроницаемых стерильных боксах шпионских служб — о, эти аккуратные особнячки в воротниках газонов! — гипнотизеры наращивали агентам личность — личину. Никакой "интенсивный допрос" не выдавил бы из двухслойной памяти настоящую программу агента. Задание. Наверху мог быть слой дружелюбия, верности, влюбленности, чего угодно. Человек вел себя вполне искренне, он ничего не знал о нижнем слое, пока тот не начинал "работать".
Наследство, завещанное "Стальному ветру" отставными офицерами спецслужб из числа миллионерских телохранителей, было употреблено для борьбы с землянами, умеющими читать мысли…
Все! Живой, сознательной Ли больше нет. Включился нижний слой.
Валентин торопил мгновения, как никогда в жизни. Ему хотелось накрепко, по-детски зажмуриться. Только бы не видеть сосредоточенную, без кровинки в лице, со сжатыми в ниточку губами стеклянноглазую Ли, которая методично пинает ногами и рвет ногтями непроходимый воздух.
На мгновение Лобанова охватила громадная беспричинная радость. Словно опять стал ребенком и впервые прикрепил к груди диск антиграва, и вдруг начал, зажмурившись и крича во всю глотку, падать в небо.
Серебряная крылатая женщина стояла на коричневой шкуре гигантского трутовика. В настоящий момент гриб служил столом. Алия, в одних узеньких плавках, оседлала изогнутый ствол дерева; Валентин полулежал на пружинистом и толстом, как матрац, слое сизого моха, скрывавшем корни.
— Я искренне сочувствую тебе, Валечка! — сказала начальница Станции, подставляя то одно, то другое плечо искусственному солнцу. — Если бы я могла хоть чем-нибудь возместить твою потерю… Ты ведь не пойдешь на стирание памяти?
— Нет, я хочу о нем помнить, — сказал Валентин столь неприязненно, что Алия поспешила сменить тему.
