Я читаю всё это в глазах Анни, в её прозрачном от скорби взгляде… И что заставило меня – благородство или распутство? – подтолкнуть её к Марселю, очаровательному пупсику, похожему на мужчину: так узнику подсовывают втихую уж не знаю какую постыдную игрушку…
– Марсель…
– Да, дорогая?
– Не стройте из себя светскую даму: у меня к вам серьёзный разговор.
– Я и не строю, Клодина. Разве вы мне не дорогая?
– Я вам мачеха, мсье, другими словами, старый приятель, у которого при случае и даже без случая можно подзанять деньжат!
– Опять вы за своё?
– Вовсе нет. Я не упрекаю вас в том, что разок-другой позволяла выманить у себя монеты, кстати.
позволяла по доброй воле… А вот тому подтверждение – я даю вам единственную возможность прикарманить пять луидоров, а может, десять или пятнадцать, не знаю…
– Ого! Уж не нашли ли вы рецепт «эликсира красоты»? Или знаете старика, который меня возжелал?
– О чём вы, дорогой? Поставлять престарелым дипломатам фальшивых малолеток – не моё амплуа! Нет… Слушайте, Марсель!
– Слушаю.
– Знали ли вы когда-нибудь женщину в библейском смысле?
– Вот вам нюхательная соль. Повторю вопрос: знали ли вы…
– Нет, никогда! Клянусь!
– Достаточно. Невинность светится в ваших синих глазах и звучит в вашем розовом голоске. Ещё один вопрос: что вы станете делать, если вам подложат в постель хорошенькую, к тому же влюблённую в вас женщину?
– Ничего… Да просто встану и уйду. Не желаю слушать непристойности!
– А если бы вам заплатили?
– Если бы мне… Так вы серьёзно?
– Вполне.
– Вот чёрт! И что за бочка меня захотела?
– Она не бочка, даже худенькая. А уж так мила, так мила!
– Мила… Не нравится мне это…
Ещё бы нравилось: я зажала его в промежутке между двух дверей, глубоком, как альков, он разделяет столовую и гостиную. Разве может ему понравиться: я настаиваю с деланным безразличием, но оно не обманывает коварного зверёныша, условное безразличие тона лишь подчёркивает подтекст наших реплик, как ремарки в театральной пьесе – Марсель, настороженно… Клодина, легкомысленно…
– Мила, мила… Женщина, и мила? Вы поступаете жестоко, возвращая меня к воспоминаниям о событиях, о которых я из стыдливости вам не рассказывал.
– Ну так расскажи!
– Два года назад в Биаррице я снял одного англичанина, очаровательного, но женатого – вот чудовище! Он был женат, но волен любить кого угодно, лишь бы его супруга – невысокая кругленькая блондинка-людоедка, зад обтянут синим джерси, как арбуз, – тоже получала своё! И вот они, эти звери, напоили меня и оставили один на один с готовой на всё людоедкой! Клодина, это такой ужас! Меня и сейчас в жар бросает, как вспомню… Она проговорила и проделала всё, что нужно красивому парню, и совершенно безуспешно! Время от времени во мне просыпалась надежда…
