– Как себя чувствует папа, Клодина?
– Неплохо, спасибо. Он присылает мне три письма в неделю.
– А когда вернётся?
– Не знаю. Врачи считают, что горный воздух пошёл ему на пользу, но о настоящем выздоровлении говорить рано… Может, недели через три, через месяц, а может, и позже…
– Как не скоро! – вежливо восклицает Марсель.
– Вот именно.
– Знаете, моя дорогая, перенапряжение – это такое дело! У меня, например… Но Анни, наверное, неинтересно…
– Напротив, напротив…
– А впрочем, я-то уже здоров, здоров, здоров! Вы мои ангелы-хранители!
– Хорошо, договорились… Когда же вы нас покинете?
Слабый румянец в миг сбегает с его щёк, он опасливо косится на дверь… Мне становится немного стыдно:
– Я просто хотела спросить, вас не ждут дела в Париже или где ещё?
– Вам надо бы, просто из осторожности… – начинает Анни.
Она обрывает себя на полуфразе, но я чувствую скрытый упрёк: чёрт возьми! Какая деликатность! Уж Анни бы не стала устраиваться в гостях у подруги как у себя дома, распоряжаться и прислугой, и зверями, менять по своему усмотрению время обеда, нарушать апатичную дремоту фермера, так и оставившего по забывчивости картошку гнить в земле…
Нет, больше ни слова не скажу. Это будет ещё ужаснее. Трепещите, противники! Я стану вежливой и безразличной… А впрочем, у меня вряд ли получится: такое нужно всосать с молоком матери…
Молчание начинает тяготить: Анни страдает неподвижно, Марсель царапает белоснежную скатерть. Я уставилась на огненную звезду, вырезанную в дверце печки. Наконец моя смуглая подружка не выдерживает: глубоко вздохнув, она слабым голосом, неторопливо, словно эхо, повторяет:
– У вас, конечно же, нет никаких срочных дел в Париже?
– Нет, абсолютно… Даже наоборот…
Я хохочу отрывистым смехом. О да! «Наоборот». Он боится, что его отловят и обчистят или того хуже. Жаль мальчика!
– В таком случае… вы доставите нам удовольствие, останетесь ещё ненадолго?
Вроде бы ничего не значащая, короткая фраза. Но в устах Анни это ни больше ни меньше как демонстрация независимости, переворот, преступление против Клодины!
Марсель оказался поумнее, он сразу чувствует, чем пахнет. И глядя на меня, неуверенно бормочет:
– Вы необыкновенно любезны, Анни… Только…
– Да оставайтесь, Марсель, хватит притворяться. Я кладу руку ему на плечо – то ли ласка, то ли трёпка, – моё самолюбие негостеприимной хозяйки вполне удовлетворяется тем, что изящное, как у дамы времён Второй империи, плечико сжимается от моего твёрдого пожатия.
