– Если я правильно поняла, Анни, вы ни в грош не ставите ни свободную волю, ни возможность выбора, ни обет моногамии?..
– Не знаю, – отозвалась она нетерпеливо. – А я стараюсь объяснить то, что знаю, вот и всё. Я прекрасно понимаю, что такие женщины, как вы или моя золовка Марта…
– Спасибо за сравнение!
– …чувствуют себя ровней мужчинам и своей, если хотите, воинственной логикой, иронией, рассудочностью спасаются от множества бед… Вы, Марта, и многие другие отвечаете на страсть мужчины словами, неважно какими, но вы сначала играете с ним, протестуете, ломаетесь, да одного вашего «нет» хватит – и у вас уже есть время обдумать своё положение, удрать, в конце концов… А нас, – закончила свою мысль Анни, употребив загадочное множественное число, – нас природа забыла вооружить.
Я чуть было не бросила ей в лицо в ответном порыве: «В таком случае вы мне просто неинтересны». Но вовремя сдержалась: было бы слишком жестоко травмировать её и без того больную головку – как простодушно хвасталась она, что может «думать». Да и к чему?.. Она познала сладострастие без любви, пала без благородства, причём униженной себя от этого не чувствовала, как бы она ни старалась убедить меня в обратном. Но не мне ей всё это высказывать, ведь не кто иной, как я, толкнула её на лёгкую дорожку,[3] мягкую от грязи, в которой тонут ноги, так что не мне теперь кричать: «Нет, о нет, мы с вами точно не одной породы, только разница между нами ещё больше, чем вы предполагаете… Есть нечто, до чего вы не додумались: любовь. Именно любовь сделала меня счастливой, доставила столько наслаждения моей плоти, столько муки моей душе, наполнила такой всесокрушающей драгоценной тоской, что я, ей-же-ей, не понимаю, как вы можете находиться подле меня и не умирать от зависти».
Нет, я не могу привести в отчаяние Анни – полулёжа рядом со мной, она довольно улыбается своим воспоминаниям. Потягивается, но не из лени, а как тянутся кошки, чтобы размять мышцы перед прыжком…
– Клодина, – шепчет она, – на моей памяти был ещё только один такой день. В деревне… в… в… да где же?.. в Агее. Агей – это рядом с Сен-Рафаэлем: нечто сине-золотое, как на рекламной картинке, на берегу того самого моря, которое, оказывается, вовсе и не море, – оно не волнуется, а дремлет себе в круглых бухтах. Я сняла там небольшую виллу: мне понравился огромный парк возле неё. Там не было ни души – ещё бы, стоял декабрь! Морис Донне и Полэр ещё не приехали.
