Вещий монах умер в 1841 году. Среди скудного наследства Авеля: двух чайников, поношенной рясы, нескольких монет и простых обиходных предметов ни книг, ни записок не значилось. Эта опись, заключенная в рамку, доныне предъявляется всем посетителям суздальского музея-тюрьмы.
Всегда молчаливый и сосредоточенный, отец Гурий с прежним усердием исполнял послушание на клиросе и в хозяйственных службах монастыря. Лишь очень внимательный взгляд мог бы заметить перемену в его облике. Глаза его, прежде погруженные в задумчивую тень, робкие и сосредоточенные, временами даже чуть боязливые, теперь были отрешенны и темны, напоминая мерцание вод в колодезной глуби. Он, давно отрекшийся от своей воли, прельстился тайной и оказался уловлен опасной приманкой, единственной еще живой страстью своей — интересом к неизвестным рукописям и древнему слову.
В первый же вечер, оставшись один на один с книгой, отец Гурий с трепетом разогнул ветхие листы. Кроме заглавия и «титула», писанных полууставом, текст был непонятен отцу Гурию. Знаки-буквицы, дразняще знакомые Азы, Буки и Веди, порхали по трем строчкам, переворачивались вниз головой и никак не желали слагаться осмысленно. Иные из них напоминали воинов, изготовившихся к бою, другие были похожи на человеческие фигурки в молитве, некоторые походили на жуков, на переплетенные стебли растений или наивные рисунки детской руки… Это был очень древний, неизвестный отцу Гурию тайнописный алфавит.
Древними рукописями он интересовался с ранней юности. Изредка на его пути попадались невнятные разрозненные свидетельства о существовании какой-то древней русской грамоты. «В старовину люди грамоте знали, иной грамоте, чем теперь, а писали ее крючками, вели черту Богови, а под нее крючки лепили и читать по ней знали…» — припомнил он что-то из этнографических изысканий Миролюбова. Буквы таинственной книги тоже теснились по трем линиям. Нижняя линия определенно означала земную твердь, а верхняя, вероятно, небо. Срединная же открылась ему как человеческий путь во плоти. Именно такое написание существовало и в санскрите. Возможно ли, что книга была написана на какой-то разновидности этого древнего языка русским монахом Авелем?
Вечером Прощеного Воскресения отец Гурий, размягченный и растроганный светлой печалью прошедшего дня, решился на несколько неожиданный шаг. Помня святоотеческое наставление, что «брат братом помогаем, яко град тверд», он завернул заветную «книгу» в расшитый серебряной нитью покровец и, прихватив кое-что из собственных записок, отправился к своему духовному собеседнику, монаху Серапиону. Он думал во всем открыться брату. Серапион обязательно поможет ему получить настоятельское благословение и братской молитвой укрепит на пути.
