Около полуночи Вадим Андреевич запоздало заметил на полу серебристую безделушку — гребешок, забытый Сабуровой. На ладонь легла литая прохладная тяжесть. Гребень был из настоящего серебра, светлый с чернью, как чешуя озерных рыб. Всмотревшись в сплетения узора, Вадим Андреевич разглядел крылатого грифона. Он борол лапами и добивал чеканным клювом извивающуюся гадину. Мерцал алый рубин, вплавленный в зеницу грифона. У змея в глазке поблескивал изумрудный камушек. Тончайшая работа и, верно, старинная: «скифский звериный стиль»! По ободу вилась древнеславянская вязь. Вадим Андреевич, стыдясь самого себя, даже слегка обнюхал гребень. Потом до боли сжал серебряные зубцы в ладони…
* * *
Он уже тяжело дремал, когда телефонный звонок обрушил хрупкую, напряженную тишину. Вязкий сон еще удерживал его, но все звенели и звенели в ушах стеклянные брызги.
— Костобоков, следственное…
— Следственная группа, на выезд… «Академики» — двойное убийство!..
На горячей со сна шее стремительно сохли ледяные капли. Застегивая кобуру, Вадим ощутил прилив жаркой силы и злую собранность мышц, настигающие его в минуты «горячего следа», близкой опасности или острой ненависти. Не будучи от природы жесток и кровожаден, он искал и ждал этих минут, они оправдывали его грубое земное бытие, насыщали кровь мужеством и адреналином. Это были минуты, когда он остро чувствовал и жадно любил жизнь.
Взошла полная луна и сияла холодно и ярко. Во дворе рядом с КПЗ разводил пары микроавтобус. В вольерах завыли собаки. Заскрежетали, заплакали, то высоко, по-щенячьи, то гулко, утробно, словно маялась неведомой мукой звериная душа, растревоженная звездной россыпью и лунным светом.
— И чего воют? Как луну завидят — так в голос! — поеживаясь от прилипающего к телу холода, ворчал водитель. Это был молодой парень, похожий на ветра-Борея со старинных гравюр: полнокровный и кудрявый, с круглыми щеками и вытянутыми, как для поцелуя, губками.
— Я от бабки слышал, что на Луне осталась тень Каина. Вот собаки и воют от печали. Авель пас овец, а собака в этом деле первый помощник… «Авель» значит белый… — припомнил Костобоков.
— Красиво, но неправда, — отрезала изящная Фирюза Байрамовна, по прозвищу «Бирюза», дежурный эксперт Управления, устраивая на острых коленках, торчащих из-под пышной, как химическая пена, шубки свой экспертный чемоданчик.
Город в этот час был похож на мертвую зыбь. Через безлюдные пространства перемигивались колючие огни. Инфернальный свет плавал в незамерзающей даже в лютые морозы реке, похожей на черное стальное лезвие. Казалось, исчезнут в одночасье люди, а город не заметит и по-прежнему будет дышать едкой серой, пока не закончится в его жилах лучистая электрическая кровь и не остынет механическое сердце.
