* * *
Они продолжали молча наблюдать.
Номер комика был не лишен остроумия. Он ловко пародировал нелегкую жизнь матросов, то без умолку болтая о дальних плаваниях, то забираясь на воображаемую мачту и падая вниз к удовольствию зала.
— По-своему он не хуже Джимми Бартона,[12] — заметил инспектор.
— Обычная чепуха, — уголком рта процедил Келли.
Изобразив, как будто он уплывает со сцены, Матрос Сэм остановился в кулисах; по его лицу струился пот. Гром аплодисментов заставлял его несколько раз выбегать на сцену и кланяться.
— Сэм! — прошипел ему Келли. — Ради бога, проделай для них номер с канатом!
— С канатом? — тихо переспросил Эллери.
Комик облизнул губы и снова выбежал на сцену. Взрыв смеха сменила тишина. Пошатываясь и глупо моргая, Сэм внезапно крикнул:
— Эй, кто-нибудь! Дайте мне канат!
Из противоположных кулис на сцену упала сигара из папье-маше длиной в три фута.
— Нет! Канат! Канат! — завизжал человечек, яростно подпрыгивая.
Черный канат, извиваясь, спустился с колосников и каким-то чудесным образом обвился вокруг плеч Сэма. Комик отчаянно отбивался, пытаясь схватиться за вымазанные дегтем концы, но они постоянно ускользали, и черные кольца опутывали его все сильнее.
Публика неистовствовала. Человечек и в самом деле был забавен. Даже угрюмая физиономия Келли просветлела, а инспектор весело смеялся. В итоге из-за кулис выбежали двое рабочих сцены и унесли обмотанного канатом комика. Его лицо под краской было белым как мел, однако он освободился достаточно легко.
— Отличный номер! — одобрил инспектор. — Это было здорово!
Сэм что-то пробормотал и поплелся в свою гардеробную. Черный канат лежал там, где упал. Эллери бросил на него взгляд и вновь перенес внимание на сцену, где звучал необычайно красивый тенор. Оркестр играл «Дом на пастбище». Выступал Текс Кросби.
* * *
Высокий, худой мужчина был облачен в яркий ковбойский наряд, который он носил непринужденно и уверенно. Торчащие из двух кобур перламутровые рукоятки револьверов выглядели вполне естественно. Большое белое сомбреро оттеняло худощавое лицо. Ноги были чуть кривоваты. Короче говоря, он казался ковбоем из реальной жизни.
Кросби пел песни Запада, рассказывал забавные истории своим мягким техасским говором, и все это время его длинные пальцы играли с лассо, делая его живым. С момента поднятия занавеса лассо постоянно пребывало в движении вплоть до заключительной песни «Последний загон скота».
— Ни дать ни взять Уилл Роджерс,
