Хотя Силин и готовился к встрече, но все-таки не мог не содрогнуться при виде лица владельца дома. Оно отражало всю его бурную жизнь. Изрезанный морщинами лоб, впалые, морщинистые щеки, губы, провалившиеся внутрь беззубого рта, белесые, кустистые брови, прикрывающие выцветшие, непонятного цвета глаза. А довершал портрет нещадно изуродованный нос, короткий, словно обрубленный, с наполовину оторванной ноздрей.
— А, племяш. А я думал, опять «литер» припёрся! — без особой радости сказал хозяин. Обниматься с родственником он явно не собирался, да и Силин целоваться не спешил.
— Какой «литер»? — спросил он.
— Да участковый у нас, летеха. Молодой, рьяный. Чуть не каждый день пасёт. Ну пошли в хату, раз пришёл.
Пока они шли по двору, Силин думал о превратностях человеческой судьбы. Василий Федотович и в самом деле приходился родным братом матери, младшим и единственным. Он появился на свет, когда старшая из сестёр Жилиных уже вышла замуж, а две другие ходили в школу. Долгожданного наследника фамилии холили, лелеяли, тем более что парень рос хоть куда: красивый, кудрявый, всегда задиристый и нахальный. Именно это сочетание привело его первый раз на скамью подсудимых — порезал после танцев заезжего пацана из Железногорска, посмевшего танцевать с Васькиной подругой. По малолетству получил тогда не много, но жизнь уже слетела с катушек и понеслась по тюрьмам и лагерям. Сроки все возрастали, последний раз ему светил уже «вышак», да помиловали, дали пятнадцать за убийство.
Отсидев от звонка да звонка, Федотыч вернулся домой никому не нужным инвалидом с массой болезней от педикулёза до туберкулёза. Получив скудную «болезненную» пенсию, он поселился в доме своей умершей матери. Сначала Васян, так его звали блатные, попытался ввязаться в активную жизнь воровского мира, благо старички и среднее поколение воров его уважали. Но вот молодёжь уже чхала на все и на всех. За какой-то год Васян потерял большинство старых знакомых из паханов, сам чуть не ввязался в кровавые разборки, но вовремя свалился с обострением чахотки, три месяца отвалялся в «тубике», выжил и никуда уже не лез, коротая свои дни жизнью типичного русского бомжа.
Из открывшейся двери дядькиного жилища дохнуло застоявшимся запахом дешёвого табака и ещё чем-то кислым, затхлым. Силин поневоле сморщился. Васян никогда не проветривал дом, дабы лишний раз не топить «голландку».
Оглядевшись по сторонам, Михаил пробормотал себе под нос:
