Я хорошо помнил обратную дорогу и уже почти улизнул, но на выходе меня окликнул властный мужской голос:
– Глостер, подождите!
Я оглянулся. По центральной лестнице тяжелым галопом спускался крупный мужчина лет пятидесяти – один из тех, кто сидел за столом в зале.
Он подошел ко мне и первым делом сердито выпалил:
– Что я, мальчик – за вами бегать?! – Глаза его под очками сверкнули колючими искрами. В этот момент он окончательно разглядел меня и сказал на тон мягче: – Ну, чего вы испугались? Вы неплохо играли и понравились комиссии. Вам задали обычный канцеляр ский вопрос, это совсем не значит, что надо срывать экзамен.
Я промолчал, привычно чувствуя, как ползет по моей круглой спине его жалостливый и удивленный взгляд.
– Что-то случилось? – спросил мой преследователь. – Вы передумали поступать? Нет? Тогда в чем дело?
– А какие документы нужны, чтобы поступить к вам? – спросил я.
У моего собеседника не только брови, но даже щеки изобразили глубокое удивление:
– Вы не подавали документов?
– Нет, – удрученно признался я.
– Очень хорошо, – он снял на минуту очки и оглядел меня уже босыми и, наверное, поэтому беспомощными глазами. – Тогда зачем вы к нам пожаловали?
– Я только хотел поиграть на рояле, – выложил я свою аляповатую правду.
– Где вы раньше занимались?
– Нигде.
– Тогда с кем? Я имею в виду, у кого вы учились?
– Ни у кого. Я сам научился.
– Изумительно, – мужчина деловито потер ладони. – Следующий вопрос: что вы играли? Шопена – не Шопена, Рахманинова – не Рахманинова.
– Не знаю, – поскольку действительно не представлял, что изобразил.
– Как же вы тогда играли?
– Передо мной ребята кучу вещей ис полняли. Что-то запомнил, что-то придумал.
Мы продолжили разговор на улице. Мужчина сказал, что его зовут Валентин Валерьевич. Он размашисто разжег сигарету, затем посмотрел на часы и отмахнулся от них:
– В двух словах – откуда вы приехали, в общем, коротко биографию.
Я рассказал про интернат, без бытовых подробностей – в основном про старенькое пианино в каморке папы Игната. Чуть-чуть о нашем переезде в город. Я не скрыл подозрений общества о моей нормальности и с тем большей гордостью заверил, что не псих. Валентин Валерьевич сразу успокоил меня, что никогда бы так не подумал.
– А почему вы не подготовили какое-нибудь произведение конкретно? – вдруг спросил он.
– Потому что ничего конкретного я не разучивал, а играю только то, что когда-нибудь слышал и запомнил.
– По слуху?
– Да, а как еще можно…
