«Родного неба милый свет...» | страница 5
Прямо над Окой, правее величественного Спасопреображенского монастыря,[2] рядом с древними крепостными валами, затененный уже подросшими, посаженными некогда им с племянницами — Машей и Сашей — ивами, показался бывший его, Жуковского, белёвский дом.
Вот и любимый «пригорок» — так называл он крутой склон берега среди ив и вишенника, прямо под окнами дома, в тишине, — убегающий вниз лужок. Здесь любил он сидеть с книгой. Внизу — Ока. На том же берегу, что и «пригорок», совсем рядом, громоздится белокаменными храмами Спасопреображенский монастырь. На этом склоне так отозвались тихие вечерние зори, теплые летние сумерки в душе Жуковского:
«Поток» этот — речка Белёвка, бегущая в глубоком, заросшем ивняком и ракитами овраге, отделяющем тот холм, на котором стоял дом Жуковского, от другого, монастырского.
Из большого полукруглого окна второго этажа его дома открывался лучший в Белёве вид. Но в доме этом Жуковский прожил мало: лето почти целиком он проводил в Мишенском, зимой выезжал в Москву. А когда он стал редактором журнала «Вестник Европы» и перебрался в Москву со всеми своими книгами и даже мебелью, то мать его, не желая разлучаться со своей благодетельницей Марьей Григорьевной Буниной, жившей почти постоянно в Мишенском, продала этот дом за три тысячи рублей Елене Ивановне Протасовой, сестре покойного мужа Екатерины Афанасьевны.[3] Деньги, вырученные от продажи, она решила сохранить для сына, о чем и написала ему в Москву.
Владельцы дома потом никогда не мешали ему появляться здесь как бы хозяином, а ему и нужно-то было — взглянуть из окна своей бывшей комнаты на заокские луга, на Мишенское…
Он смотрит в окно и видит в ночном мраке не Фонтанку, не Михайловский разрушающийся замок и не пустынный и чуждый ему Летний сад, а дугу посверкивающей на солнце быстрыми струями Оки, бревенчатый мост с размахренными ледоходом быками, и там — ниже по течению — пристань с лабазами, скрипом колес, топотом ног, запахом пеньки, речной гнили, дегтя. На Оке — лодки, низко сидящие «тихвинки»…