– Я не очень-то испугалась, не думай. Мне даже хочется походить на тебя.
И это было почти правдой. Жизнь в пустом и холодном отеческом доме давно уже стала казаться ей тупиком, не имеющим выхода, и вдруг впереди забрезжил иной и, похоже, спасительный путь. Что ожидало ее в дальнейшем^ Сирийский бордель для римских легионеров? Юст не раз со смаком расписывал, что там творится, но ее уже не пугал и бордель. Чем положение шлюхи хуже того, в котором она находится? Оливия застонала и поднесла руку к глазам.
– В чем дело, милая? Ты все же расстроилась? – встревожился Сен-Жермен.
– О нет. Просто Юст утверждает, что все женщины – потаскухи и что нам нельзя давать волю.- Оливия смолкла, обида на мужа мешала ей говорить.- Я ведь тоже имею право на какие-то удовольствия, верно?
– Верно, если на это нужны какие-нибудь права.- Он сердито нахмурился. Оливии надо встряхнуться. Покорность и обреченность словно бы стали частью ее существа.- Послушай, милая. То, что с тобой происходит, вовсе не норма, а уродливое отклонение от нее. Ты молодая здоровая женщина, и, когда боль пройдет, тебя неминуемо потянет к мужчинам. Сейчас тебе это кажется невероятным,- быстро проговорил он, предвосхищая возможные возражения,- но не все мужчины похожи на Юста. Отнюдь не все, уверяю тебя. Появятся и такие, что воспламенят твою чувственность. Ты должна понимать это и быть готовой к подобному повороту событий. Такова наша жизнь.
– Надеюсь, это произойдет не сегодня? – От волнения ее голос сделался высоким и тонким. Она не вникала в смысл его слов, и не хотела ни о чем говорить, ибо в ней росло вожделение – неудержимое, сходное в своей неотступности с мощью морского прилива.- Это ведь наша ночь?
– Наша,- кивнул Сен-Жермен, чувствуя легкие покалывания в подушечках пальцев.- Мы не отдадим ее никому. Расслабься, Оливия. Тебе слишком долго приказывали. Стань наконец только собой. Делай что хочешь, и, если вдруг пожелаешь того же, что я, не противься этим позывам.
– Но… это ведь чуждо всему человеческому? – вырвалось вдруг у нее. Она прикусила язык, коря себя за бестактность. Он может обидеться, и будет прав.
– Чуждо? – Сен-Жермен рассмеялся, хотя в его темных глазах мелькнула печаль.- уж во всяком случае гораздо менее, чем то, к чему тебя принуждает супруг! А если копнуть глубже, то так ли уж важно, что остается на простынях – кровь или сперма?
Он все-таки разозлился, и она поспешно сказала:
– Полагаю, не важно. Прости. Сен-Жермен улыбнулся. Оливия облегченно вздохнула. Ей так приятно было лежать на спине, укутавшись в теплый шерстяной плащ. Она ощутила прикосновения его ищущих рук и, отбросив всяческую стыдливость, раздвинула ноги, а потом, задохнувшись от первой волны растущего в ней сладкого напряжения, пробормотала:
