Под сводами аэропорта стоял приглушенный гул множества голосов, шагов, катящихся тележек, работающих механизмов. Максимов смотрел на Грошеву, между бровями у него намечалась складка: он пытался принять «мэссидж», запущенный в него Калибаном. Слова не имели значения: Калибан играл сейчас каждой мышцей, каждой капелькой влаги на глазах, играл запахом, образующимся помимо его воли, играл каждой ресницей, каждым волоском бровей…
Он был не Ирина Грошева. Он был Вивьен Ли; перед силой глубокого чувства не устоит даже глиняная стенка…
А вот бывший стриптизер — вполне устоит. Максимов молчал; казалось, сейчас он пожмет плечами, развернется — и зашагает к стойке регистрации.
Калибан задержал дыхание. Закусил нижнюю губу. Будто опомнившись, выпустил. И влажная, полная, почти лишенная помады губа вернулась на свое место — с едва заметным красным рубчиком.
— Ну Ирка, — пробормотал Максимов, и Калибан с колоссальным облегчением услышал в его голосе замешательство. — Мы же обо всем с тобой договорились… Ты же сама дала мне понять…
— Какая разница, что мы говорили, — сказал Калибан, и голос его прервался от волнения. — Разве слова хоть что-нибудь значат?
Мир дрогнул, будто сбрасывая слезу с ресниц. Мир сделался черно-белым, но это была не бедность изображения — благородная монохромность великого кино, где каждый взгляд значит больше, чем тысяча тысяч эффектов. Калибан говорил, иногда умолкая, удерживая дрожь в голосе, преодолевая боль, отводя взгляд — и снова глядя в глаза Ильи, единственного в мире, трагически потерянного жениха.
А потом он вдруг потерял сознание. Это случилось незаметно — просто перед глазами вдруг сделалось темно, а в следующую секунду тело Ирины Грошевой безвольно висело в объятиях бывшего стриптизера.
Калибан почуял — чужой кожей, — как внутри Максимова колотится сердце.
— Ирка… ты что?!
— Ничего, — Калибан улыбнулся, пытаясь встать на ватные ноги. — Знаешь, когда мне было пять лет, я выпал из окна, с третьего этажа…
«Выпал»!
Замигали красные лампочки, заметались тени: ошибка, error, накладка, провал…
— Выпала из окна, — повторил Калибан, не меняя интонации. — Захотелось полетать… Я потом много раз за это расплачивалась: за то, что хотелось полета. Невозможного. Летать…
— Ты мне не говорила, — после паузы сказал Максимов.
Калибан улыбнулся:
— Прости. Я в самом деле тебе… ничего не говорила. Помнишь, как в «Маленьком принце»: я люблю тебя, и моя вина, что ты об этом не знал… Ну уходи же, раз решил — уходи…
