Осмотрелся я, зубами скрежетнул да велел бойцам топливо да боекомплекты из повреждённых машин в уцелевшие танки перегружать. Ну, ребята зашевелились, принялись приказ выполнять, а я гляжу — механик один, новенький, из крымских татар, сел на пулемётную башню и смотрит, как все работают. Я к нему: «в чём, мол, дело, боец?». А тот меня матом: «отвали, капитан, пускай русские работают, я — татарин. Мне не положено». И пару приложений бесплатных, погрязнее — урки так не выражаются, как этот… Постоял я чуток, посмотрел на него — сидит, скалится — потом «ТТ» из кобуры вытащил — и в лобешник сволочи. Прямо между глаз. Все так и ахнули…
Откуда ни возьмись — «особист» прискакивает: «кто стрелял, почему стрелял?». Я ему докладываю: так, мол, и так, за неисполнение приказа командира, по законам военного времени и согласно обстановке и военному положению. Ничего тот не сказал, глянул только странно и отошёл.
Зато бойцы мои, вижу, как-то шустрее забегали, зашевелились. «Безлошадных» я вместе с лейтенантом из первой роты в ближайший лесок отправил, приказал из подбитых машин всё, что уцелело, повытаскивать и в Августов следом за нами отправляться…
Идем маршем, на всю, как говорится, железку давим. Час в таком темпе проехали — догоняет нас «особый отдел» на мотоцикле, машет мне «тормозни, мол». Ну, всё, думаю, хана, сейчас прямо здесь и шлёпнут. Тоже по закону военного времени… Но вида не показываю: вылез из башни, на землю спрыгнул, а Шпильман — «особист» наш — мне и говорит:
— Дай ребятам команду, привал десять минут. А мы с тобой чуток поговорим.
Делать нечего, распорядился я, да к нему возвращаюсь. А он меня метров на пятнадцать в сторону отвёл, портсигар достал, сигаретами угощает — знает, что я курящий. Задымили мы «Казбеком», тут «особняк» и выдал:
— Слушай, капитан, позволь руку тебе пожать, если не побрезгуешь.
Оторопел я, молча ему свою клешню свою протянул, а он её крепко, по-мужски, сдавил. И после негромко так, чтоб не услышал никто:
— Правильно ты сделал с этим дураком — сволочью он ещё той был. Не ты, так я бы к стенке его поставил. И впредь… впредь, капитан, не стесняйся, обращайся, если что. Да, и вот ещё что: ты за то, предвоенное, не обижайся. Неправильно я на тебя косился. Извини. Замполит, сука, доносы клепал…
Выбросил окурок, честь мне отдал, и рванул назад, отставших подгонять.
Честно говоря, я только тогда дух и перевел. Докурил, в танк забрался — двинулись. Километра за четыре до города грохот даже сквозь шум мотора пробиваться стал, и дымы впереди сплошным столбом, неба не видно. Чувствую, мясорубка там страшенная. Велел радисту штаб вызывать, а сам в бинокль уставился, высматриваю, что видно.
