Сквозь решетки сюда проникали лишь тонкие лучики света, но свеча позволила увидеть вполне достаточно: Дебора лежала на охапке сена – обритая наголо, исхудавшая, истерзанная пытками, облаченная в рваное одеяние из грубой ткани, но по-прежнему чистая и сияющая, словно лилия, как о том недавно мне говорили на постоялом дворе. При виде нас узница едва заметно кивнула, не выказав при этом ни малейших эмоций, а затем поочередно окинула обоих внимательным взглядом. В сиянии ее глаз и в выражении лица, лишенного даже бровей, было нечто неземное.
Стефан, такое лицо достойно сияющего нимба. Ты тоже его видел – написанное красками на полотне. Из моего дальнейшего повествования ты поймешь, о чем я.
Графиня даже не шевельнулась, но лишь спокойно и молчаливо взирала на нас. Она сидела, обхватив руками подтянутые к подбородку колени, словно ей было холодно.
Ты понимаешь, Стефан, что, поскольку я был знаком с этой женщиной, она вполне могла узнать меня, заговорить, обратиться ко мне с мольбами или, напротив, наброситься с проклятиями – словом, сделать нечто такое, что заставило бы священника усомниться в истинности всего, что я сообщил ему о себе. Но, признаюсь, в тогдашнем сумбуре мыслей я даже не подумал об этом.
А теперь позволь мне прервать свое горестное повествование и рассказать тебе о событиях давно прошедших дней…
Но прежде чем ты продолжишь чтение, пожалуйста, выйди из комнаты, спустись в главный зал Обители и взгляни на портрет темноволосой женщины кисти Рембрандта ван Рейна, который висит возле самых ступеней лестницы… Стефан, это моя Дебора Мэйфейр. Та самая женщина, которая сейчас, когда я пишу эти строки, сидит, дрожа от холода, в тюремной камере на другой стороне площади.
Я совсем недавно вернулся оттуда и в данный момент нахожусь в своей комнате на постоялом дворе. Как я уже писал, у меня предостаточно свечей и вина, а горящий в небольшом очаге огонь помогает прогнать ночную сырость. Я сижу за столом, лицом к окну, и теперь, пользуясь нашим обычным шифром, поведаю обо всем.
Как тебе известно, впервые я встретился с этой женщиной двадцать пять лет назад; мне тогда было восемнадцать, а ей всего-навсего двенадцать лет.
Это произошло еще до твоего вступления в Таламаску, да и я к тому времени состоял в ордене чуть более шести лет, попав туда мальчишкой-сиротой. Казалось, что костры, на которых сжигали ведьм, полыхали тогда по всей Европе, а потому мне пришлось раньше срока прервать обучение, чтобы сопровождать нашего старого ученого Юния Пауля Кеппельмейстера в странствиях по европейским землям, в ходе которых он успел познакомить меня лишь с немногими – и едва ли достаточно надежными – методами своей работы. Пытаясь спасти ведьм, он защищал их всеми доступными ему способами, а в разговорах с глазу на глаз советовал называть в качестве сообщников прежде всего самих обвинителей, а также жен самых почитаемых горожан, дабы дискредитировать следствие и лишить основания первоначальные обвинения.
