Целыми днями сидела она на горячем песке и вспоминала то, чего не вернёшь. Вспоминала свой светлый дом, вспоминала тенистый сад, а чаще всего вспоминала привольный Мургаб — синий-синий, когда смотрит в него ясное небо, жёлто-серый, когда налетит буря, тёмный-тёмный, когда ночью глядят в него золотые звёзды. В раздумье она брала в руки щепку или обглоданную баранью косточку и начинала водить ею по песку: проведёт раз — вот и её любимое урюковое дерево, под которым она отдыхала с матерью, проведёт второй раз — вот и дом в саду, проведёт в третий — течёт широкий Мургаб… Но налетит ветер из пустыни — и всё заметёт горячей пылью. Оглянется Гюль — нет ничего: снова всё серо вокруг, только солнце смотрит с небес кровавым глазом да под ним без конца и края расстилается мёртвая пустыня.
Много слёз пролила Гюль-Гюрек — все глаза себе чуть не выплакала. Ну, скажите мне, соседи, — вы люди учёные, — есть ли на свете жестокость больше, чем отнять у людей солнце и небо, отнять траву и свежую воду! Но ещё большее злодейство — отнять у ребёнка радость!
Так горевала девочка, горевал с ней вместе отец. Смотрел, смотрел и рассердился:
— Ну что ты сидишь без дела? Пойди прибери в доме. Хоть на час за работой забудешь горе!
Нехотя поднялась Гюль и пошла в чатму, бедный шалаш из веток, который служил им домом. Она подмела земляной пол, вытрясла войлок-подстилку и развязала мешок-чувал, в котором они с отцом хранили своё бедное имущество. И вдруг ей попались под руку клубки шерсти, маленький ножичек и большие железные ножницы. Когда-то мать обучала Гюль ткать узорные ковровые подстилки, но среди бед и лишений девочка забыла о своём рукоделье. Но теперь, найдя вещи матери, она крепко прижала их к сердцу, и в её глазах засветилась радость. Не сказав никому ни слова, она сунула мотки за пазуху и побежала в аул разыскивать своих однолеток — Гюль-Джан и Гюль-Салтан.
С этого дня всё переменилось. Гюль-Гюрек больше не сидела одна в раздумье. Как проворная ящерка, она бегала с подругами по домам, собирала обрывки ниток, моточки шерсти. Потом девочки шли в пески и выкапывали там разные корешки, чтобы было из чего сварить краски для шерсти. Теперь уже ни часу не оставались подруги без дела. Старики смотрели на них и усмехались: «Пускай как хотят играют, лишь бы не тосковали!»
А Гюль-Гюрек вбила посреди двора четыре колышка, как учила её когда-то мать, и принялась натягивать основу из ниток. Сами знаете — не простое это дело: скривится основа — и рисунок будет кривой. Не раз и не два переделывала Гюль работу, и всё-таки своего добилась: нити легли ровными рядами, как струны на дутаре. Не прошло и семи дней — засели подружки за работу. Нет, не простую подстилку задумали они выткать, а многоцветный ковер. Быстрые пальцы вязали тысячи узелков и крепко прижимали их один к другому; лязгали большие железные ножницы, ровняя ворс, и на грубой основе из ниток день за днём расцветал узор. Синий цвет неба, красный цвет маков, белый цвет облаков, плывущих над широкой рекой, вплетали девочки в свой узор, а золотые и жёлтые нити освещали его, словно солнце.
