— Вы скоро едете? — спросила она.
— На несколько дней получил отсрочку.
— Что же, полагаю, вам тяжело идти на прославленного всеми гения? — спросила Аврора, перелетая в брызгах и всплесках через встречные дождевые озерца. — Оставляете столько близких…
Проскакав несколько шагов, она поехала медленнее.
— Близкие будут утешены, — ответил Базиль, — добрые из них станут молиться.
— О чем?
— Об отсутствующих, путешествующих, — ответил Перовский, — так сказано в писании.
— А о болящих, дома страждущих, помолятся ли о них? — спросила Аврора, опять уносясь в сумрак дороги, чуть видная в волнистой черной амазонке и в шляпке Сандрильоны с красным пером.
— Будут ли страдать дома, не знаю, — ответил, догнав ее Базиль, говорят же: горе отсутствующим.
— Горе, полагаю, тем и другим! — сказала, сдерживая коня, Аврора. — Война — великая тайна.
Сзади по дороге послышался топот. Аврору и Перовского настигли и бешено обогнали два других всадника. То были Ксения и Митя Усов.
— А каковы. Аврора Валерьяновна, аргамачки? — весело крикнул Митя, задыхаясь от скачки и обдав Перовского комками земли. — Мне это, Базиль, по знакомству дал главный мамоновский жокей Ракитка… Ксения, в красной амазонке и вьющейся за плечами вуали, мелькнула так быстро, что сестра не успела ее окликнуть. Тропинин мерным галопом ехал сзади всех на грузном и длинном английском скакуне с коротким хвостом.
— Что за милый этот Митя, — сказала Аврора, когда Перовский опять поравнялся с нею, — ждет не дождется войны, сражений…
— И золотое сердце, — прибавил Перовский. — Сегодня он писал такое теплое письмо к своему главному командиру, моля иметь его в виду для первого опасного поручения в бою. И что забавно убежден, что в походе непременно влюбится и осенью обвенчается.
Всадники еще проскакали с версту между кудрявыми кустарниками и пригорками и поехали шагом.
— Как красив закат! — сказал, оглядываясь, Перовский. — Москва как в пожаре… кресты и колокольни над нею — точно мачты пылающих кораблей…
Аврора долго смотрела в ту сторону, где была Москва.
— Вы исполните мою просьбу? — спросила она.
— Даю слово, — ответил Перовский.
— Скажите прямо и откровенно, как вы смотрите теперь на Наполеона?
— Я… заблуждался и никогда себе это не прощу.
Глаза Авроры сверкнули удивлением и радостью.
— Да, — сказала она, помолчав, — надвигаются такие ужасы… этот неразгаданный сфинкс, Наполеон…
— Предатель и наш враг; жизнь и все, что дороже мне жизни, я брошу и пойду, куда прикажут, на этого врага.
