— Докрутится она! Если и не попадет в Германию, то виселицы не избежит! — пригрозил Данько Иванович.
— Да я уж поговорю. Я уж отругаю ее, чтобы уважала мать старую. Такие переживания из-за нее, — приговаривала Марфа, провожая непрошеных гостей.
Прижавшись друг к другу, Василий и Орися сидели в пещерке. Ои думал, что судьба нарочно сводит их так близко. Он отсчитывал удары ее сердца и, сжимая руку, чувствовал биение пульса.
А Орися вспоминала, как эта яма впервые спасла ее от немцев в сорок первом году. Тогда многих девушек согнали чистить картофель на кухне. Войска стояли и в городе и в селе. Орися с подругами чистила, а дежурный по кухне следил за их работой. Показалось ли ему, что они медленно работают, или просто ему было скучно, но он придумал себе забаву: взяв самую большую картофелину, кидал ею прямо в Орисю, в ее подруг. А потом смеялся, хватаясь за живот. Картофелины попадали в грудь, было больно. Но еще больнее было на сердце оттого, что их не считали за людей. Работа прерывалась плачем. Это раздражало дежурного по кухне. Он вздумал поколотить нерасторопных работниц палкой и пошел в другую комнату, к плите, где лежала куча хворосту. Как только Орися увидела в руках у солдата палку, она вскочила, точно ошпаренная, и кинулась через окно на улицу. Прибежав домой, бросилась на огород и спрыгнула в жомовую яму.
Жома там было по пояс. Орися пригнулась. Немец бегал по подворью, как вот сейчас полицаи, и кричал, что это ей, Орисе, так не сойдет. Но найти не смог.
Со временем не стало у Сегеды коровы, опустела и жомовая яма. Орися, углубив ее, устроила там пещерку, закрыла вход стеблями подсолнечника и тыквы. Летом здесь росла лебеда, лопухи, бешеница. Злым людям и в голову не придет, что тут, в десяти шагах от ворот, можно скрыться от опасности.
А сейчас она не одна. С ним!.. Орися заметила, что в последнее время исчезла молодеческая смелость Василия. Он стал каким-то робким, стыдливым. Вот и сейчас держит руку, даже не стиснув ее. Ей казалось теперь, что Василий необычный, героический парень, такой, наверно, может полюбить не каждую девушку, и уж, разумеется, не ее, Орисю, которая и среди своих сверстниц только тем и выделялась, что сумела до сего времени избежать немецкого плена. Что-что, а бегать она умеет! Так говорили об Орисе матери дивчат, которых угнали в Германию. На то и ноги бог дал… «А разве она плохо училась? Может, была бы агрономом или врачом, если бы не война!» — говорила мать.
