— Насколько здравомыслящая, — ответил он, помедлив только секунду.
— Мой здравый смысл кажется бессмыслицей. А мудрость, какова она есть, меня подводит. Его здесь нет, а из-за того, что его здесь нет, день зимнего солнцестояния словно и не наступал. — Ингегерд взяла себя в руки. — По доброте вашей, вы можете и за меня помолиться, но только когда помолитесь за Скопенцану и за Гимерия. Они важнее. — Ингегерд склонила перед ним голову и направилась к выходу, держа спину прямо и глядя только вперед.
Когда она ушла, к Ршаве подходили и другие прихожане. Наверное, прелат говорил им то, что требовалось сказать, а люди, наверное, были удовлетворены его ответами. Он совершенно не помнил, с кем и о чем говорил. Все его мысли были только об Ингегерд. «Я буду молиться за тебя, — подумал он. — О да». И если Гимерия изрубят на куски сабли варваров, если от Скопенцаны останутся одни сгоревшие руины, он будет молиться о том, что важно для него.
Он понимал, что это неправильно. Но понимать и быть в состоянии что-то с этим сделать — вещи совершенно разные. И значит, ко всем его многочисленным молитвам Ршаве придется добавить молитву и за себя.
* * *
Через несколько дней после этого богослужения в Скопенцану начали стекаться беженцы — крестьяне с окрестных ферм. Некоторые, чудом уцелевшие, после того как хаморы ограбили их и соседние фермы, рассказывали жуткие истории. Другие, более мудрые или просто напуганные тем, что может с ними случиться, побросали свои дома, не дожидаясь, пока на них обрушится беда.
Зауц начал размещать беглецов в казармах, где прежде находился гарнизон. Вскоре казармы оказались набиты до отказа. Кое-кого приютили в храмах Скопенцаны. Других эпарх расселил по домам горожан, добровольно вызвавшихся помочь. Но добровольцев не стало, когда одного из крестьян-беглецов поймали во время попытки продать украденные из дома хозяев серебряные подсвечники.
С этой восхитительной новостью Зауц и явился в кабинет Ршавы.
— И что мне теперь прикажете делать, святейший отец? — вопросил близкий к отчаянию эпарх. — Люди на улицах уже кричат мне, чтобы я закрыл ворота и больше не пускал в город крестьян. Клянусь благим богом, мне даже кричат, чтобы я вышвырнул за ворота в снег всех крестьян, что уже находятся в Скопенцане.
— Станете ли вы наказывать вместе с виновными и тех, кто не совершил ничего плохого? — спросил Ршава. — Где же в этом справедливость?
— Командир ополченцев, которые заменяют нам настоящих солдат, говорит, что гости едят наш хлеб и ничего не дают взамен, — сообщил Зауц. — И еще он говорит, что из-за них нам будет труднее выдержать осаду, если до нее дойдет, поэтому нам следует их выгнать.
