Так же, как и сама Эдна Родионовна.
Мы с Ольгой учились в одной школе-лицее, в очень гордой школе, достаточно уважающей себя, чтобы при ней действовали несколько студий, включая живописную. Леля была на год младше меня, но мы оказались в одном живописном потоке и бок о бок рисовали акварелью, тушью и маслом скучные натюрморты. Леле хотелось меньше бывать дома, а мне — побольше общаться. Туда-то однажды и нагрянула Эдна Родионовна в целях агитации новооткрытой литературной студии. Мы купились.
* * *
Мне здесь также одиноко, как и везде, и кислота уже предательски вылита в зрачки. Но десять метров студийного кабинета, заваленного творческим хламом, неуместно освящен сотней ватт и притворяется, что отогревает. Поэтому я постоянно сюда прихожу вечерами — за ваттами, за общением, за признанием, пусть даже всё это попахивает казенностью, бумагой и неправдой.
В дверях показывается долговязая фигура Женьки. Сзади он- в джинсиках и свитере- похож на пацана, он сутул и моложав. Седина сразу не бросается в глаза. Но в анфас он уже отмечен пропитой стариковкостью (так как от него, пахнет от любого непьющего дедушки- но к этому запаху пикантно примешана водка). Он полагает, что улыбка его обворожительна, и постоянно лыбится, как и сейчас:
— Ах и фигура у Свиридовой…
Свиридова это я.
Я пытаюсь улыбнуться игриво. Я еще не умею кокетничать.
— А Наночка где?
— В кладовку пошла за чашками.
— Чаёвничать вздумали девочки?
Вваливается Нана- вваливается очень деловито, нагруженная посудой. Ее маленькое коротенькое тело шагает под Маяковского. Небрежно завитая головка выкрашена хной.
На Женю не смотрит, но лицо ее уже заиграло собственническим удовольствием.
— Иди уже… — бросает она, обращаясь к нему. Это звучит почти нежно, обнаруживая и кошачью привязанность, и власть. Когда-то в молодости он ее не любил, и теперь всячески заглаживает свою вину.
А на самом деле, все алкоголики лебезят перед свои женами, когда все страсти уже отгорели и остались только общие кастрюли.
— Нанюш, завтра канцелярию привозим.
По правде, он заведует вообще всеми земными делами студии, оставляя нам возможность углубиться в лирику.
Мне вдруг становится очень уютно в обществе этих милых супругов.
— А представляете, Эдна Родионовна… — начинаю я.
— Сейчас…Ага, слушаю.
— Три месяца у меня уже кризис. Не пишется совсем.
— У каждого поэта был такой период, например, Гиппиус…
Но я ее уже не слушаю. Она выступает перед собой.
* * *
Вы боретесь на рингах, или Вы
