против индейцев-пеквотов в отместку за убийство Джона Олдема
[26] — к тому же у этих невежественных язычников кожа была другого цвета и они говорили по-английски с акцентом, если вообще говорили. Насколько я помню, люди Эндикотта уничтожили весь поселок и перебили всех пеквотов, взрослых и детей, каких только смогли найти. Пуритане становятся очень упорными, когда они возбуждены.
Джонни усмехнулся в темноте:
— Иными словами, они были свиньями.
— Они были людьми, — людьми со своими верованиями, правильными и неправильными. Руководствуясь этими верованиями, они совершали правильные и неправильные поступки. — Качалка перестала скрипеть. — Джонни, во что ты веришь?
В темноте Джонни почувствовал на себе взгляд старика.
— Вероятно, ни во что.
— Человек должен во что-то верить.
— Я не человек, а овощ, — засмеялся Джонни.
— И поэтому живешь растительной жизнью?
— Очевидно. — Джонни внезапно почувствовал себя слишком усталым, чтобы возражать. — Раньше я верил во многое.
— Не сомневаюсь, — сухо промолвил судья.
— И я тоже совершал поступки, руководствуясь своей верой. Отплыл за море, чтобы стать героем. Я знал, за что сражаюсь — за свободу и демократию против тиранов. Помните эти дни?
— Конечно.
— Я тоже, и очень жаль. Воспоминания мучительнее всего. Беда в том, что я неудачливый овощ. Мне ни в чем не везет. Это слегка меня беспокоит. Было бы приятно пустить корни где-нибудь на солнце и наблюдать за животной жизнью. Но я как роза из рассказа Роалда Даля.[27] Когда ее срезали, она увяла.
— Продолжай, — сказал судья.
— Хотите слушать этот вздор? — Джонни зажег сигарету. — Ладно, слушайте. Думаю, я получил первый намек на то, что собираюсь стать недостающим звеном между фауной и флорой, когда увидел Хиросиму. Это был ад на земле. Знаете, что такое ад, судья? Ад — это когда тень человека отпечатывается на стене дома. Это радиоактивный кровоток. Это ребенок, чьи кости светятся, как рождественская елка. Данте не мог даже представить ничего подобного. — Джонни мрачно улыбнулся в темноте. — Поэтому я вернулся домой. Я чувствовал себя… не в своей тарелке, но приписывал это усилиям адаптироваться к мирной жизни. Я старался изо всех сил — пытался снова изучать право, пытался смотреть фильмы и телерекламу, пытался понять, почему растут цены и почему трудящиеся винят в этом предпринимателей, а предприниматели — трудящихся, пытался понять Организацию Объединенных Наций. Единственное, чего я не пытался понять, — коммунизм. К этому дерьму я никогда не испытывал симпатий. Но некоторые испытывали — я знал летчика-истребителя, на счету у которого было пятьдесят девять боевых вылетов и который, вернувшись, вступил в компартию, объясняя это тем, что хочет на что-то надеяться. Мне было отказано даже в этом. Я начал понимать, что надеяться не на что. А потом началась Корея… Я вам не наскучил?
