И лорд Пимроуз дал обет посетить все церкви Венеции – по пять церквей ежедневно; это паломничество, придуманное им самим, позволило бы ему вновь увидеть любимые полотна и фрески, начиная с картины Карпаччо[63] в часовне Святого Георгия.
Однако, проснувшись на следующий день утром, Бэзил почувствовал приступ тошноты, как при морской болезни. Ладони у него пожелтели, а подойдя к зеркалу, он увидел, что у него пожелтели также и глазные яблоки. Он чувствовал жар и боль в суставах.
Приглашенный к больному врач посадил его на овощную диету и прописал большие дозы печеночного экстракта.
– Желтуха! Просто смешно, – сказал Пимроуз.
– Обыкновенная желтуха, – подхватил Максим де Байос. – Тебе придется пролежать три недели, бедняга. Болезнь противная, но, к счастью, не опасная.
День спустя лицо Пимроуза приобрело какой-то неопределенный оттенок – нечто среднее между оливковым цветом и цветом потемневшего от времени дерева.
Пимроуз с благодарностью принимал заботы о нем, но просил друзей поменьше проводить времени в его комнате.
– Нет, не входите сюда, умоляю вас, я безобразен и не хочу, чтобы вы меня таким видели.
Тем не менее они поочередно сидели у его постели, и каждый старался развлечь больного, как мог. Он почти не разговаривал. Жар спал, но больной, казалось, находился в глубокой прострации.
Мысленно он по-прежнему переживал события последних недель – свою несчастную любовь к Жан-Ноэлю, день, когда он обнаружил свое бессилие, вечер у Рокаполли, словом, все беды, обрушившиеся на его неустойчивую психику.
– Не хочешь ли почитать? – предлагал ему Бен.
– Да, пожалуй.
Но едва открыв роман, или сборник стихов, или биографию – любую книгу, которую ему приносили, Бэзил тотчас же откладывал ее в сторону. Та же участь постигала и труды по искусству. Только одну книгу Пимроуз оставил на своем ночном столике – то была его собственная работа об итальянских мистиках, написанная лет десять назад; этот небольшой томик был издан тиражом всего в триста экземпляров.
И теперь единственную радость больному доставляло чтение сочиненных им самим строк. При этом он говорил себе: «А ведь неплохо сказано! Я совсем позабыл многое из того, что писал!» И делал пометки на полях для будущего дополненного издания. Но потом строчки начинали плясать у него перед глазами, ему приходилось прерывать чтение, и он снова впадал в меланхолию. Пимроуз страшно похудел, и это беспокоило окружающих.
– Надо во что бы то ни стало развеселить Бэзила, – заявил Максим неделю спустя. – Боюсь, как бы к его желтухе не прибавилась и тяжелая депрессия.
