По такому случаю даже бабушка в город зачем-то поехала, хлеба накупила и стала сухари сушить.
— Бабушка, где же ты была! — укоряла Настя. — Надо было их к нам привести! И рассказать и показать, как мы вдвенадцатером в двух с половиной комнатах буржуйствуем!
— Ещё тебя там не хватало! — закричала бабушка. — Вот уж счастье, что у тебя ветрянка!
Настя обиделась, пошла к отцу.
— Папа, что с бабушкой? Это что, старческая болезнь начинается? На что ей столько сухарей? Можно подумать, она только что из блокадного Ленинграда вышла.
— Не приставай к ней, — сказал папа. — Она боится, что вдруг что-нибудь случится.
— А что может случиться?
— Наш дедушка большой начальник. Ты это знаешь. Вы по истории проходили всякие перевороты? Вот и у нас сейчас переворот. Приходят новые начальники и выгоняют старых. И что может случиться, никто не знает.
— Переворот — это когда революция, — сказал Сережка. — Когда стреляют и воюют. А сейчас никто не воюет. У нас давно другие времена!
— Зачем сухари? — не угомонилась Настя. — Ты хочешь сказать, что мы будем есть одни сухари? Но ведь кроме дедушки никто из вас не начальник, неужели мы не прокормимся, если его уволят?
— Всяко бывает, — уклончиво сказал папа. — Вдруг начнётся какой-нибудь суд, какие-нибудь разбирательства…
— Наш дедушка нечестный человек? — спросила, мрачнея, Настя. — Он совершил какое-то преступление?
— Наш дедушка очень честный человек. Но, к сожалению, он работает в нечестной, то есть, несправедливой системе.
— Как может честный человек работать в нечестной системе?
— Вырастешь — поймёшь, — ответил папа.
— Неправда. Честность и справедливость никакого отношения к возрасту не имеют. Отвечай сейчас. Как такое может быть?
— Как, как… — вздохнул папа. — Ну смотри: вот ты честный человек? И ты каждый месяц ешь немного сыра. А Петя с третьего этажа в это время ест плавленые сырки. Потому что его дедушка не начальник и сыр купить не может. Это справедливо или нет?
Настя подумала и ничего сказать не смогла. И ушла.
Значит, дедушка буржуй, они буржуйские внуки, и дачу у них теперь отнимут. И они с Артёмом больше никогда не попадут в свой дом…
Ах, справедливо ли это! Может ли это быть справедливо! Отнимут дачу, отнимут Малинник Примирения, живущего в нём толстого паука Желтобрюшика, отнимут Королевство, отнимут болото со всеми комариными личинками сразу, отнимут старую березу у песочницы вместе с корявым дуплом, их плетеные окошки среди кустов, старую беседку вместе со всеми её щелями, капельками смолы, засохшими берёзовыми серёжками… И капли на политой грядке, и развороченную Дорогу Смерти, по которой только самые отчаянные наездники гоняют свои велосипеды, и посаженный маленький-премаленький клён, и запах мокрой земли, и звёзды, на которые можно смотреть не сквозь двойное стекло, а прямо так… И придут другие, чужие, и не заметят ничего этого, и Желтобрюшика прогонят, и рамку из-под его паутины выкинут, и никто не оценит круглую ямку на синем деревянном столике, в которую залетают пушинки… Ах, и это справедливо?! Отнять все это у них — и не отдать никому, потому что это невозможно отдать…
