— Господин, подать парадную одежду? — вернулся с дороги Тим.
— Не надо, — усмехнулся Дедал, оглядев свой рабочий хитон. — И так хорош.
В распахнутые ворота уже въезжала нарядная колесница, управляемая молодым возницей. В ней важно восседал эконом басилея. Разгоряченное от зноя и вина лицо под белой широкополой шляпой пылало жарче его пурпурного плаща, и Дедал чуть заметно усмехнулся. Подбежавшие рабы приняли коротконогого эконома на руки и опустили наземь, как драгоценный сосуд. Дедал, встав из-за стола, шагнул навстречу, вежливо наклонив голову.
Эконом, подняв багровое опухшее лицо, торжественно произнес:
— Великий басилей Минос, законодатель и правитель, жалует тебя, Дедал, потомок Эрехтея, сына Земли…
И далее монотонным голосом он стал перечислять дары, указанные на глиняных табличках.
А рабы, согнувшись не столько от тяжести груза, сколько от страха перед стимулосом — плеткой надсмотрщика, прохаживавшегося тут же, суетливо таскали с повозок то кожаные мешки с деньгами — полуторапудовыми медными слитками в виде шкуры быка, то глиняные, ярко раскрашенные пифосы с медом, ячменем, пшеном, горохом, узкогорлые сосуды с вином, уксусом, оливковым маслом, то стопки керамической посуды и самой дорогой — оловянной.
Икар, выбежавший на крыльцо, с взлохмаченной русой гривой до пояса, с заспанными глазами — серыми и круглыми, разочарованно провожал взглядом дары, пока не увидел ларец.
— Дай сюда, раб! — вырвал он подарок из рук пригнувшегося чернокожего, заглянул внутрь. — Отец! Ожерелье из желтого камня с Данепра!
— Возьми себе, — досадливо махнул рукой Дедал и отвернулся, увидев, как сын опрометью побежал в дом, конечно к зеркалу. Теперь будет любоваться собой в его бронзовой глади.
— Ах, Икар, Икар! И в этом ты похож на франтиху-мать! Наряды, украшенья. Когда же дело?
А рабы все несли поклажу — связки вяленой рыбы, копченые окорока, сыры. Живи, ешь, пей — и строй.
Ничего не пожалел Минос для Дедала. Одного не дал — воли.
…Давно уже затих пронзительный скрип колес, осела пыль у ворот, а Дедал все стоял под тисом в той же напряженной позе, наклонив голову, будто все слушал маленького эконома.
— Как чтит тебя Минос! — тихо пропел аэд над ухом и смешливо прищурился.
«А, так он, верно, знает о Пасифае? — подумалось Дедалу. — И осуждает, хотя слагает мне гимны, а ей хулу».
Эта догадка обожгла сердце, он скользнул взглядом мимо аэда и прошел в дом. Тиму он приказал никого не впускать, а Икару не устраивать во дворе любимых его сердцу состязаний: «Мне нужна тишина. Буду работать».
