— Чур-чур-чур меня, ведьма! — тревожно заголосил Сидор, зажмурив глаза, втянув голову в плечи и по-козлиному тряся бородкой.
— Вы уж определитесь, — не удержалась от шпильки я, — ведьма или упыриха, а то показания разнятся.
— Ведьма она и есть — наглая, простоволосая, — презрительно процедил Клим.
— Чего ведьме в лесной чаще делать? Русалка это, как пить дать! — вмешался Фрол, уставший поглядывать на меня поверх ладони Клима, и решительно опустил руку товарища.
— Где ты здесь видишь реку или озеро, дурень? — не сдержался Сидор. — Упыриха это. Глаза-то разуй! Вишь, у нее платье и руки в земле.
Я смущенно отряхнула платье. Как тут не изгваздаться в земле, когда столько времени по лесу кружила, да еще на земле сидеть пришлось, прячась от троицы в малиннике.
— А ногти-то, ногти, ты глянь, какие длинные, — тоном инквизитора продолжил Сидор. — Добрая девица скорее на собственной косе удушится, чем на людях с такими безобразными руками покажется.
Я стыдливо спрятала руки за спину. Эти дикие люди ничего не понимают в современном маникюре! Впрочем, я и забыла, когда его делала последний раз. Морская вода здорово укрепила ногти, и они выросли на загляденье длинными, а вот подпилить их было недосуг. На острове не до красы ногтей было. Кто бы мог подумать, что ногти меня здесь так подведут! Ведь кот мне даже словечка о них не сказал! Что простоволосая — побурчал да затих, а я и внимания не обратила. Зато теперь каждая деталь моей внешности оценивается с точки зрения принадлежности к нечисти — дикие, дикие времена!
— Вот! — торжествующе заверещал Сидор, ткнув в мою сторону острым пальцем. — Видал — руки прячет! А под когтями-то у ней землица. Сырая. Из могилы она выбралась — не иначе!
Сидор умел убеждать, а его товарищи не блистали сообразительностью. Поэтому Фрол и Клим покрепче перехватили свои убийственные орудия — еще мгновение, еще словечко гнусного Сидора, и живой из леса я уже не выберусь. Бежать бесполезно — в физической силе и выносливости мужиков сомневаться не приходится. Оставался один-единственный способ убедить их в своей невиновности, и я поспешила им воспользоваться: рухнув на землю, прижала колени к груди, как Аленушка с картины Васнецова, и зарыдала во весь голос.
— Бедная я, несчастная сиротка, — выла я, размазывая по щекам слезы. — С малых лет меня все обидеть норовят, но чтобы так... Чтобы ведьмой назвать... Чтобы русалкой... Чтобы упы-рё-о-ом! Бедная моя матушка, хорошо, что она не дожила до этого дня! Бедная я бедная, была бы жива матушка, ничего бы этого не случилось. Меня — упырё-о-ом! А губы красные... это ж я малину ела... а меня сразу в упыри-и-и-и!
