Запах лекарства — острый и тошнотворный. Запах пыли, насквозь пропитавшей ковёр. Вокруг полумрак — пепельный, кислый, седой, старческий… Драные прорези между портьерами. Закат — воспалённые оранжевые щупальца стелятся по полу, тянутся к тёмным углам, где копится пыль, и скребутся незримые мыши.
По мягкому удушливому ворсу мы вышли из спальни — робко, стараясь не шуметь. Шелестящий шёпот за чуткой дверью:
— Доктор, она…
— Не волнуйтесь, она вне опасности. Но…
— Да-да, понимаю… конечно… спасибо…
Дверь застонала, мои тугие накрахмаленные юбки прошуршали обратно. Я ступала осторожно, точно по ковровому болоту.
Тётушка лежала тяжело и неподвижно, словно с мумия, с широко распахнутыми тусклыми глазами. Руки — заскорузлые, жёлтые, бессильные, — утопали в стёганом пуховом одеяле.
Я нагнулась нерешительно, и тени от моих развившихся волос заплясали тёмным костром по изрытой подушке.
— Тётушка…
Да, дорогая, — отозвалась она ржавым скребущим голосом. — Дорогая… девочка моя любимая…
— Тётушка, доктор сказал, что всё хорошо. Вы скоро поправитесь.
Она как будто не расслышала; неловко завозилась в постели.
— Детка… послали уже за священником?
— Тётушка, да, но зачем? Уверяю вас, доктор сказал…
— Неважно, что он сказал. — Она с усилием качнула головой. Седые вялые пряди под старомодным чепцом. — И священник мне нужен… не для того. Я должна рассказать. Ради тебя. Если я умру…
— Что вы, тётушка, это невозможно!
— Послушай. — Она сжала мои пальцы. Её щёки запали тёмными дырами. Мне вдруг захотелось её поцеловать. И я сделала это. Кожа была, словно протёртый плюш, и пахла точь-в-точь как ковёр под ногами — пылью и временем.
— Когда-то… о, боже… это было так давно…. Пятьдесят лет назад. Я была совсем молодой, восемнадцатилетней.
Мне вновь захотелось воскликнуть: «Что вы, тётушка, это невозможно!» Но я промолчала, конечно.
— Дорогая… — она заглянула мне прямо в глаза. Её взгляд был мутным, но осмысленным. Хотела бы я знать, что она там увидела. — Ты… влюблена?
— О… тётушка…
— Нет, не отвечай. — Она рухнула бессильно на подушки, закрыла глаза. В углах её век заблестели ртутью скудные слёзы. — Молчи, я и так это вижу. Ты влюблена. Господи, боже, за что мне всё это?
— Тётушка, милая, о чём вы?
— Слушай. — Она снова сжала мои руки, она их почти ломала. — Ты должна всё знать. Этот бал, после которого мне стало плохо…
