Когда-то она была другой. Когда-то её называли иначе. Но это время ушло без возврата, как уходит под землю дождевая вода — питать незримые запутанные корни.
Теперь у неё было новое имя. Имя, вобравшее в себя все вздохи и шёпоты леса. Такое же нежное, манящее сплетение звуков; но где-то в глубине, в чаще, за спиной таится угроза. Где-то тяжёлые когти царапнули дёрн, листья увяли в горячем дыхании, или змея со свистом окольцевала камень. И вновь, как ни в чём не бывало — пасторальное рукоплескание деревьев. Только в висках затаились холод и боль.
Таким был её лес. Таким было её имя. Такой была она сама.
Это должно было случиться сегодня. Совсем скоро. Она это знала.
Небрежно, почти равнодушно, она взяла привязанное к поясу зеркало в простой деревянной оправе, потемневшей от времени. Каждый раз, когда она смотрела в зеркало, первым выражением, пойманным стеклом, было недоверие. Брови вскинуты, зрачки расширены. Как, всё ещё я? Всё ещё такая? Всё то же полудетское лицо с округлым подбородком и беспомощными мягкими губами?
Волосы цвета древесной коры, пышные, как дубовая крона. Вдоль пробора серебрится полоска света. И глаза — то карие, то чёрные, то золотистые, то…
Она вздрогнула, зеркало скользнуло из руки. Вдалеке послышался конский топот.
Она вскинула голову, сузила веки, провела рукой по бархату платья. Ей нравилась эта мода — прямые, ниспадающие складки, округлые, как колокола соборов.
Что ж, она выглядит именно так, как и надо. Прекрасная дама, воплощение невинности. Не хватает лишь благородного воина.
Он был рядом. Она ощущала это всем существом. И он не проедет мимо этой поляны. Все дороги ведут в Рим, солнце всегда садится на западе, а мотыльки неизменно летят к горящей свече.
И в этот же миг на поляне, тлевшей в огне вечерней зари, показались они — и замерли скульптурной композицией.
Сначала её восхищённый взгляд был прикован к коню. Великолепный гнедой скакун, лёгкий, порывистый, как тетива. Его шея, изгибаясь, трепетала упругой морской волной.
Затем, почти неохотно, она взглянула на всадника. Молод, силён — это прекрасно. Даже слишком молод — не больше двадцати, хотя… Руки, сжимавшие повод — грубоватые, но ловкие. В седле сидит не изящно, но зато уверенно. Рыжеватая прядь прилипла к вспотевшему лбу. В глазах было всё, что угодно, кроме ума. Но, в конце концов, она не собирается вести с ним философские дискуссии.
