От яркого света перед воспалёнными глазами проплыли зелёные пьяные кольца в малиновом мареве. Потом она увидела.
Чёрная кошка.
Она выгнула спину и зашипела — как будто на раскалённые угли плеснули холодной водой. И тут же солнечный свет потускнел, из сочно- золотого стал блеклым, желтовато-серым… Точно кошачья вздыбленная шерсть (каждый волосок стоял торчком) источала мутный сизый туман. И в этом тумане кошка стала расти. Всё больше и больше — спина блестит, как чёрное масло… глаза… это не кошка… это пантера… чёрная пантера…
Она бросилась прочь от окна. Скорее, уцепиться бы за что-то…
Лоб раскололся от боли — она налетела на шкаф. Её шкаф, покосившийся, скрипучий. Чудесный шкаф. Покосившийся — значит, старый. Старый — значит, надёжный.
Она осторожно открыла неподатливую дверцу. Аромат нафталина и пыли. Тугие стопки белья. Она вспомнила руки матери с тяжёлым утюгом, скользящим по этому белью. Влажный пар… У матери раскраснелось лицо и мокрые прядки седых волос липнут к вискам.
Она глубоко вздохнула, прижалась к белью лицом. Какое белое, какое прохладное… Как снег…
…Она неподвижно лежит на снегу, ничком, так что не видно лица. И кровь сочится, сочится из шеи. И снег становится розовым, как клубника. Над ней кружат вороны, и волки подходят всё ближе и ближе. Голодные волки с ободранными впалыми боками. Но ей всё равно, её уже нет. Как хорошо… как хорошо умереть…
Умереть? Но тогда она будет лежать на кладбище, в могиле, глубоко под землёй, её тело разорвут железные корни. А они сожгут город, они посадят алые цветы. И Лилит будет танцевать на её могиле в красных башмачках…
Она уже здесь, она выходит из тени. Белое лицо, тёмные глаза…
Нет, это не Лилит. Это она сама, её отражение в затёртом зеркале на дверце шкафа. Губы вывернуты страхом, в глазах — вопль: оставьте меня! Оставьте меня в покое!
«Это лезвие рассечёт тебя пополам, отнимет всё и не даст ничего»…
Она опускается на колени, судорожно роется в дебрях шкафа. Вот он, ящик с её старыми игрушками. Её плюшевый мишка, побитый молью. У него не хватает лапы и надорвано ухо. Она тискает его так сильно, что из прохудившихся швов вылезают опилки и царапают ей ладони. Мой мишка, мой медведь, защити меня, отгони волков и ворон…
А это её любимая кукла. Большая, в коротком розовом платьице. Фарфоровые щёки недовольно надуты, золотистые локоны свалялись. Глаза закрыты — когда-то они открывались. Она осторожно качнула куклу. Та подняла облезлые ресницы и посмотрела ей прямо в лицо. Глаза у куклы были голубые.
