Некоторое время мы искали под столом и под плюшевыми сиденьями одну из перчаток Клэр. Она пользовалась приятными, холодноватыми духами. Наконец я извлек перчатку, серую, замшевую, на белой подкладке, с бахромчатым раструбом. Клэр не спеша надевала их, пока мы проталкивались сквозь вертлявую дверь. Довольно высокая, с очень прямой осанкой, хорошие щиколки, туфли на низких каблуках.
— Послушай, – сказал я, – боюсь, мне нельзя пойти с вами в кино. Мне страшно жаль, но у меня кое-какие дела. Может быть... Ты когда, в точности, уезжаешь?
— Да ночью, – сказал Себастьян, – но скоро опять вернусь... Глупо, что я не дал тебе знать пораньше. Во всяком случае, мы можем немного тебя проводить...
— Вы хорошо знаете Париж? – спросил я Клэр...
— Мой пакет, – сказала она, вдруг замерев на месте.
— Ладно, я его прихвачу, – сказал Себастьян и вернулся в кафе.
Вдвоем, очень медленно, мы шли по широкой панели. Я, запинаясь, повторил вопрос.
— Да, прилично, – сказала она. – У меня друзья здесь, я остановилась у них до Рождества.
— Себастьян замечательно выглядит, – сказал я.
— Да, и по-моему тоже, – сказала Клэр, оглянувшись через плечо и затем посмотрев на меня из-под приопущенных ресниц. – Когда я с ним познакомилась, у него был вид обреченного человека.
— А когда это было? – видимо, спросил я, потому что помню ответ:
— Этой весной в Лондоне, на одном прескучном вечере, правда, на вечерах у него вид всегда обреченный.
— Вот твои бонбонки, – сказал сзади нас голос Себастьяна. Я сообщил им, что направлялся к станции подземки, на Этуаль, и мы стали огибать площадь слева. Только было начали мы переходить авеню Клебер, как Клэр едва не сшибло велосипедом.
— Дурашка, – сказал Себастьян, хватая ее за локоть.
— Слишком много голубей, – сказала она, когда мы ступили на тротуар.
— Ага, и пахнут, – добавил Себастьян.
— Чем пахнут? У меня нос заложен, – спросила она, шмыгая и всматриваясь в густую стаю толстых птиц, важно гулявших у нас под ногами.
— Ирисами и резиной, – сказал Себастьян.
Стоны грузовичка, едва увильнувшего от мебельного фургона, отправили птиц колесить по небу. Они оседали на жемчужно-серый и черный фриз Триумфальной арки, и когда некоторые из них вспархивали снова, казалось, что оперяются и оживают кусочки резного антаблемента. Несколько лет спустя я обнаружил эту картину, “этот камень, сливающийся с крылом”, в третьей из книг Себастьяна.
Перейдя еще несколько улиц, мы вышли к белым поручням ведущей на станцию лестницы. Тут мы расстались, вполне беззаботно... Помню удаляющийся плащ Себастьяна и сизовато-серую фигуру Клэр. Она взяла его под руку и приноровила походку к его машистому шагу.
