Доказательства этого безразличия к внешним формам социальной жизни, к самой общественной жизни во множестве встречаются, прежде всего, в канонических книгах, затем в писаниях отцов Церкви, далее в рассказах миссионеров с незапамятных времен по день сегодняшний. Главное, чтобы вера пронизывала человека, чтобы во всех своих поступках человек ничем не оскорблял религиозных заветов — все прочее в глазах закона не имеет значения. Что значит для обращенного форма его жилища, покрой его платья, система правления, степень деспотизма или свободы? Какая разница, кто он: рыбак, охотник, рабочий, мореплаватель, солдат? Разве что-нибудь может помешать человеку — будь он англичанин, турок, житель Сибири, американец, готтентот — увидеть свет христианства и принять его? Повторяю: это самое главное, а прочее неважно. Дикарь способен сделаться таким же убежденным верующим, как и самый правоверный прелат из Европы. В этом заключается выдающееся свойство христианства, которое придает ему такую притягательность, и не стоит лишать его столь ценного качества только ради того, чтобы угодить излюбленному принципу нашего времени и нашей страны, а именно: искать всюду, даже в самых святых вещах, материальную пользу.
Церковь существует уже восемнадцать столетий, в ее лоно пришло немало наций, и у всех она сохранила существовавшую политическую систему. В самом начале, в окружении античного мира, именно в этом состояла главная ее идея. Иногда ее даже упрекали за избыток терпимости в этом плане (например, отношение иезуитов к китайским церемониям). И мало кто замечает, что она никогда не настаивала на том, чтобы верующие восприняли какой-то один тип цивилизации. Она приспосабливается ко всему, даже к лачугам; там же, где встречается упрямец, не желающий понять пользу убежища, всегда найдется терпеливый миссионер, который сядет рядом с ним на голые камни и постарается вложить в его душу основные принципы спасения. Следовательно, христианство несет цивилизаторскую функцию совсем не в обычном смысле; христианство может быть воспринято самыми разными расами без ущерба для их привычек и независимо от их способностей.
Христианская вера возвышает душу величием своих догматов и питает дух своей человечностью. Но это происходит лишь в той мере, в какой душа и дух способны возвыситься и впитать новые идеи. Она не ставит целью распространять свой гений и внушать свои идеи тому, кому их недостает. Ни гений, ни идеи вовсе не обязательны для спасения. Напротив того, христианская вера обращена скорее к слабым и униженным, нежели к сильным. Она дает только то, что хочет получить взамен. Она удобряет почву и ничего не создает; она поддерживает, помогает и ничего не отбирает; она принимает человека таким, какой он есть, и помогает ему идти по жизни: если он хромой, она не заставит его бежать. Много ли среди святых людей ученых? Нет, совсем мало. Сонм праведников, чьи имена и память чтит Церковь, включает в себя главным образом людей, известных своей добродетельностью и набожностью, тех, кто обладал гением в делах небесных и кому его недоставало в делах земных; когда мне указывают на святую Розу из Лимы, почитаемую под именем Бернарды, святую Зиту, которой молятся как святой Терезе, всех англосаксонских святых, большую часть ирландских монахов и египетских отшельников, и эти легионы мучеников, которые выделились из толпы наподобие яркой молнии, чтобы вечно сиять во славе наравне с самыми мужественными защитниками веры, с ее самыми учеными проповедниками, я повторяю еще раз: христианство не является цивилизатором в узком обыденном смысле этого слова, а поскольку оно требует от каждого человека лишь то, что тому дано, оно и от каждой расы требует только то, на что она способна, и не собирается поставить ее на более высокую ступень в политической структуре народов земли, чем та, которая принадлежит ей по праву способностей. Вследствие этого я не могу принять эгалитарный аргумент, который путает возможность принять христианскую веру со способностью к интеллектуальному развитию. Большинство племен Южной Америки, например, уже несколько веков находятся в лоне Церкви и при этом остаются дикими и далекими от европейской цивилизации, которая осуществляется на их глазах. Я не удивляюсь тому, что на севере нового континента чероки большей частью обращены в нашу веру усилиями методистов, но я был бы весьма удивлен, если бы эта народность создала, разумеется, сохранив свою первобытную чистоту, одно из государств или штатов американской конфедерации и имела хоть какое-то влияние в конгрессе. И я нахожу вполне естественным, что датские лютеране и моравы открыли эскимосам глаза на религиозный свет, но не менее естественно и то, что эти неофиты оставались абсолютно в том же социальном состоянии, в каком пребывали прежде. Наконец, в заключение скажу следующее: нет ничего необычного в том, что шведские лапояне находятся в состоянии варварства, хотя несколько столетий назад им принесли спасительные доктрины Евангелия. Я искренне считаю, что все эти народы смогут породить и, возможно, уже породили немало личностей, замечательных своей набожностью и чистотой нравов, однако я не представляю, что из их среды могут выйти ученые теологи, военачальники, способные математики, искусные художники — словом, представители элиты, численность и преемственность которой составляют силу и значение ведущих рас; еще меньше я верю, что редкое появление таких гениев, нетипичных для их народов и для пути развития последних, приведет к тому, что эти народы двинутся к прогрессу под их руководством. Посему будет необходимо и справедливо, если христианство совершенно отступится от такой задачи. Если все расы в равной степени способны осознать и использовать преимущества христианства, это не значит, что оно должно делать их похожими друг на друга: можно смело заявить, что его царство, в том смысле, какой я здесь вкладываю, следует искать в другом мире.
