Ай доселе Рязань слободой слыла, нонче Рязань слывет городом. Жил в Рязани торговый гость Никитушка Романович с женой своей Омельфой Тимофеевной. Был Никитушка Романович в плечах хромированных широк и мышцами пневматическими силен, не любил Никитушка в лавке сидеть да монеты считать, а любил он на охоту удалую выехать. Силу он имел великую, с одним ножом булатным ходил на кабана бронзового, а на медведя железного, самосборного, ходил он с рогатиной.
Сколько раз Никитушку лоси на рогах подкидывали да медведи железные корпус его когтями рвали тому счету нет, а ему все нипочем. Наложит латочку медную да знай посмеивается, а на другой день снова на охоту идет. Совсем в Никитушке Романовиче страха не было.
Да пришла пора, остановилось у него сердце атомное, закрылись глаза его зоркие. Овдовела Омельфа Тимофеевна, осталась она на свете одна-одинешенька. Тошно тут стало Омельфе, долго она в тоске билась и надумала собрать сынка Добрынюшку по подобию мужнему. Сковала она Добрыне в трех кузнях тело стальное, закалила его в печи русской огненной, заговорила от стрел, мечей и копий вострых, а как кудри его серебрянные отливала, слезами горючими их окропила. Минул срок, вышел Добрынюшка из печи, стал он расти не по дням, а по часам. Ест Добрынюшка хлеба железные, пьет йод да бром - на глазах силушкой наливается.
Минуло семь лет как один день, стал тут Добрыня да семи годков, стал он на улицу похаживать, с малыми роботятами поигрывать. Кого Добрыня за ногу схватит - у того нога вон, кого за руку - у того рука вон: непомерная была его сила да вредная.
А как стало Добрыне восемнадцать годков, стал он погрущивать. Ввалились щеки его стальные, посеклись кудри серебряные.
Стала Омельфа Тимофеевна Добрынюшку допытывать:
- Что с тобою, чадо мое родимое, больно мне глядеть на тебя! День ото дня ты хиреешь, секутся кудри твои серебряные. Уж не заболел ли ты, не сглазили ли тебя ворожеи коварные, не опоили ли лютым зельем?
Отвечал ей Добрынюшка Никитич млад:
- Тошнёхонек мне, государыня матушка, весь белый свет. И зачем ты меня, матушка, на свет спородила? Лучше бы сотворила ты меня серым камушком, вставала бы на берег крутой да Пучай-реки, бросала бы меня, Добрынюшку, да с крутого берега.
Испугалась Омельфа Тимофеевна:
- Отчего же тебе тошно, Добрынюшка? Разве плохо тебе в моем дому? Разве мало у нас лавок торговых, мало в конюшнях коней резвых, разве платье твое не самоцветами украшено, не золотыми нитями вышито? Может, тебя, Добрыня, женить пора? Сосватаю я тебе любую девушку рязанскую из семьи богатой из купеческой, лицом медную, телом статную, с губами яхонтовыми да перстами золочеными.
