Веру… А карточные вечера, зимой — Таврический каток, абонемент в балет, опера, Михайловский театр,
выходы во дворце, вечера у баронессы фон Тизенгорст, где все бывали… Как можно сказать, что она ничего не делает… Но сказать князю, чем именно наполнено ее время, графиня Лиля не решилась.
— Видите… — сказал князь Болотнев. — Ну вот и я так же, как и вы… Я не пошел в народ, что теперь в некоторых слоях общества так в моде.
— Почему?.. — спросила Вера.
— Потому, Вера Николаевна, что, по глубокому моему убеждению, научить какого-нибудь мальца грамоте хуже, чем научить его пить водку.
— И без науки отлично умеют пить, — пожимая плечами, желчно сказала графиня Лиля.
— И хорошо делают… Кто пьет, тот правду разумеет, для того жизнь копейка, тот спит в жизни, а кто спит, тот не грешит, ибо не видит всей глупости и бессмысленности жизни.
— Всякой, князь?..
— Всякой, Вера Николаевна… Позвольте — вот скамейка… В ногах правды нет… Давайте сядем.
Вера охотно согласилась, пришлось сесть и графине Лиле. В присутствии этого человека — пьяного — она теряла почву под ногами. Князя Болотнева она знала с детства. Князь принадлежал к верхушке Русской аристократии. Гедиминович по женской линии, с примесью татарской крови по мужской, он был бы везде желанным, если бы не его странности, не его нигилизм… Отец выгнал князя из дома за то, что его выпустили из Пажеского корпуса в штатские — и не по болезни или физическому недостатку, с этим старый князь еще помирился бы, но из-за «внутренней непригодности к военной службе». То есть из-за его убеждений. «В шестнадцать лет, какие могли быть убеждения у этого распущенного мальчишки?» Графиня Лиля поджимала губы. «Вот что ужасно, — думала она. — Измена дворянства… Эти отвратительные декабристы… Со времен Чаадаева пошло!.. А теперь этот мерзкий князь Кропоткин, удравший за границу и, говорят, там, в Париже, в семидесятом году сражавшийся имеете с коммунарами! Какие гадкие пошли люди и нашем кругу. Тоже и граф Лев Николаевич Толстой. Фет говорил, что Толстой сказал, когда узнал о неудаче покушений Каракозова на Государя: «Для меня это был «coup de grace»[17]… Откуда в людях нашего круга эта звериная, дьявольская злоба?.. Толстой, когда ему сказали, как восторженно принимал народ Государя после покушения, сказал: «Сапоги всмятку — желуди говели…» Подумаешь!.. Умно сказал!.. Князя Болотнева отец прогнал, а ему хоть бы что?.. Доволен. Точно гордится споим положением. Хвастает… Подумаешь!.. Есть чем гордиться — отец прогнал!.. Соня Перовская, милая, светская, глупенькая барышня ушла из дома… В народ пошла от отца с матерью! Сколько горя доставила родителям!.. Какой ужасный век!..»
